Дэниел Деннетт - Четыре всадника - Докинз, Харрис, Хитченс, Деннет

– Ленин и Сталин установили в СССР атеизм, и посмотрите, к чему это привело.

– Они судят обо всех нас, глядя на поведение худших из нас.

Подобные обвинения, – которые, разумеется, являются не аргументами, а лишь утверждениями, в которых сквозит возмущение оскорбленного достоинства, – бросались с таким видом, словно они опровергают все то, что отстаивал этот новый атеизм. После тысячелетий господства, подавления и цензуры, поборники религии чудесным образом превратились вдруг в жертв грубых оскорблений, презрительных насмешек и интеллектуальных гонений. Таков контекст этого разговора.

И первое, что обсуждают Докинз, Деннет, Харрис и Хитченс, – это сама проблема «оскорбления» – то, как защитники религии хватаются за нее всякий раз, когда их утверждения и практики подвергаются тщательному исследованию с позиций разума, истории и науки. Читая сегодня рассуждения Четырех всадников на эту тему, осознаешь, что все разговоры о любой идеологии или вере являются частью религиозной полемики. Вопросы свободы слова, богохульства, святотатства и ереси очень остро стоят в нашем далеко-не-дивном новом мире с его культурными войнами, публичным шельмованием, шеймингом, лишением слова, а также роем заразных болезней «нулевых», с жужжанием вылетевшим, жаля и кусая, из ящика Пандоры социальных сетей.

Да, Четыре всадника могут быть язвительными и почти грубыми, когда прихлопывают назойливых мух, однако они всегда играют по правилам. Правила всякой интеллектуальной деятельности – научной или ненаучной – сплетаются в один золотой принцип: испытание утверждений на наковальне логики и верифицируемого факта. Для того чтобы аргумент получил признание, он должен быть обоснован рационально и эмпирически.

Это не значит, что новые атеисты выступают в роли холодного, бесчувственного мистера Спока. Разум и опыт признаю́т, что многие благочестивые последователи искренни в своей вере. И хотя рассуждать об истинности положений религиозной веры – занятие достойное и правомерное, высмеивать или разубеждать индивидуальных верующих не стоит. Флоберовская «простая душа», старая служанка Фелисите, которая, стоя на коленях, читает молитвы и взирает с благоговейным восторгом на витраж над алтарем, – неподходящий объект для презрения; но вот догма, которую возвещает из Ватикана сидящий в своем дворце кардинал, догма, которая заставляет Фелисите стоять на коленях, и винные погреба во дворце, и потчуемый бессмысленными эдиктами и эсхатологическими угрозами простой народ… Ответить на это – дело правильное и необходимое. Исследование правомерности утверждений, которые выплескиваются на общественную арену и влияют на образование, законотворчество и политику, отнюдь не обязано принимать в расчет чьи-то оскорбленные чувства.

Если истина относительно существования Бога – вопрос первого порядка, то в полемике его быстро оставляют и подменяют вопросами второго порядка:

Возможно, вера в божество и посмертное существование, даже если она и основывается на недоказуемых утверждениях, может тем не менее рассматриваться как побуждение к добрым делам?

Может быть, она предлагает нравственные ориентиры и кодекс этических норм, без которых мир был бы местом, где царит жестокость и распутство. В жизни мы сплошь и рядом руководствуемся метафорами. Почему бы не принять религиозное повествование безотносительно к его истинности – как то, на что можно опереться среди этой релятивистской культуры, обреченной в силу исчезновения всякой структуры, иерархии и смысла?

А как насчет того духовного, нуминозного в нас, что мы все ощущаем? Разве вы можете отрицать, что есть сфера, в которую не могут проникнуть разум, числа и микроскопы?

Бесстрашная четверка сходу бросается во все эти темы второго порядка. Не заходя настолько далеко, чтобы принять предложенную Стивеном Джеем Гулдом неудовлетворительную идею «непересекающихся магистериев» (которую можно выразить словами «Отдавайте науке то, что принадлежит науке, а религии – все остальное»), каждый участник четверки, как можно видеть, охотно соглашается с тем, что мир, космос и наше человеческое познание обнаруживают и переживают на опыте нуминозное. Это отнюдь не уступка, ибо numen [2] Лат. «божественная воля», «божество». Здесь и далее знаком «*» обозначаются примечания переводчика. , что бы ни говорили некоторые словари, не более указывает на существование божества, чем lumen [3] Лат. «свет». или какое-нибудь менее привлекательное явление, например жестокость, рак или поедающие плоть бактерии.