Флит Моул - Дхарма в аду

В тюрьме в качестве добровольцев работает множество представителей различных духовных общин. Но если в тюрьму приходят люди, которых раздражает то, как в тюрьме всё устроено, то что они могут дать заключённым? Смогут ли они способствовать духовной практике заключённых, давая волю своим бессознательным эмоциональным проявлениям? Если мы решили, что необходимо что-то предпринять по поводу несправедливости и страдания других людей, то очень полезно сделать паузу и внимательно проанализировать свои намерения. Хотя нам и не следует впадать в экзистенциальные сомнения, лишающие нас возможности оказать хоть какую-то помощь, тем не менее готовность проанализировать себя и свои реальные намерения нам не помешает.

Вдобавок к подавленному гневу у нас также могут оказаться нереализованные потребности, которые мы можем привнести на путь служения. Возможно, нам не хватает поддержки, любви и заботы, и тогда мы совершенно естественно – осознанно или неосознанно – будем пытаться их получить. В этом нет ничего противоестественного, проблемы начинаются, когда мы не осознаём этого стремления. Я не имею ввиду, что нам необходимо поставить себе абсурдно высокую планку – мы просто должны анализировать свои намерения.

Когда мы кому-то помогаем, то естественным образом возникает двойственность – «помощник» и «нуждающийся в помощи» – которая мешает истинной, неподдельной связи. Поэтому в социально направленной духовности, о которой я говорю, принят недвойственный подход к служению.

Что означает действовать с позиции недвойственности? Если бы мы не были успешнее, чем тот, кто страдает, находится в уязвимой позиции или лишён свободы воли, если бы мы не считали, что находимся в более выгодной ситуации, стали бы мы пытаться ему помочь? Кажется, эта двойственность неизбежна. Сможем ли мы преодолеть подобный дуализм и просто разделить с другими их страдание, предложить им осознанное присутствие и открытое сердце в качестве поддержки, не опираясь на идеи «Я тут добрыми делами занимаюсь, между прочим!» или «Ах, бедняжка, я сейчас тебе помогу!»?

Возможно, первый шаг, который необходимо сделать – это осознать в своём уме подобные тенденции и научиться относиться к этому с состраданием. В тюрьме я работал добровольцем в хосписе. Эта деятельность приносила глубокое удовлетворение, хотя осуществлять её надо было в обстановке, где заключённых обычно недорого ценят, где от них не ждут сострадания или альтруизма. Меня прикрепляли по крайней мере к одному пациенту, которого я должен был ежедневно навещать, а иногда я одновременно помогал двум или даже трём пациентам. Когда кому-нибудь из моих пациентов становилось хуже, я сначала проводил с ним по два часа в день, потом по три, четыре, пять, а когда он уже был на пороге смерти, то я сидел у его кровати б о льшую часть дня, если, конечно, не был занят своей регулярной тюремной работой. Иногда, когда пациент уже был при смерти, я оставался с ним и на всю ночь. Это была нелёгкая работа, и иногда я сильно уставал.

Иногда я шёл навещать пациентов с большим воодушевлением, а иногда и нет. Мне всегда становилось это ясно, когда я входил в отделение, где находился хоспис. Я был либо воодушевлён, либо в нейтральном настроении, а бывало, что я чувствовал напряжение и понимал, что раздражаюсь из-за того, что мне надо там работать. Но я также понимал, что если я не приду, то мой пациент расстроится. Ведь он уже привык, что я ему помогаю. Пациенты рассчитывали на нашу помощь, потому что частенько никто другой о них не заботился. Иногда начинался аврал, и я не успевал выполнять свои обычные тюремные обязанности. Тогда мне начиналось казаться, что я всё своё время трачу на помощь другим, я чувствовал обиду и раздражение. Я думал «Всё это из-за капелланов! Не могут набрать побольше добровольцев на работу!» или «Остальные добровольцы просто халявщики! Никто не берёт помногу пациентов, поэтому мне приходится зашиваться!» или «Этот пациент слишком требовательный. Скорей бы он умер, и у меня тогда останется всего двое – бла, бла, бла…». Вот такие мысли у меня возникали. К счастью, как только я видел своего пациента, все они моментально испарялись и возникало естественное желание как-то помочь ему.

Но самое интересное происходило по пути в хоспис. Это был момент, когда мне приходилось проанализировать свой ум и понять, с какой мотивацией я помогаю пациентам хосписа. Откуда берётся эта раздражительность? Что заставляет меня чувствовать себя загнанным зверем и злиться, что я работаю слишком много? Какие цели я преследовал, когда начинал работать? Ведь если я хотел быть добровольцем, не преследуя какой-то собственной выгоды, а с искренним желанием приносить пользу другим, то никакой причины для всех этих дискомфортных эмоций просто не могло бы возникнуть, не так ли?