Рудольф Штейнер - Метаморфозы душевной жизни.Путь душевных переживаний. 2 часть

Развивая данные мысли, вы найдете, какой болезнью поражено наше время, — болезнью неверия в духовное; а вместе с этим взор обратится и на то, где найти средство, чтобы из неверия развивать веру в истинную, сильную духовность. Вера в разум в полной мере сегодня человечеству совсем не свойственна. Поэтому не всегда присутствует разумное беспристрастие там, где оно необходимо для понимания истин духовной науки. Не с иронией или насмешкой, но с грустью следует сказать, что и к нашему времени можно было бы отнести слова, сказанные в "Фаусте" о некоторых людях:

Будь у них камень мудрых — Не нашлось бы мудреца!

Разум может постичь духовную науку, а разумное постижение духовной науки действует оздоровляюще вплоть до внешней телесности. Впрочем, это утверждают сегодня не только духовные исследователи. Это утверждают и те, кто на других путях пытается приблизиться к духу. Но и этих людей сегодня тоже понимают мало. Кто только не глумится сегодня над Гегелем как раз из — за того, что он повсюду говорил о бытии, действенности и необходимости разума? Он придавал ему такое значение, что представлял действие разума в современном человеке следующим образом: "Я хочу представить эту человеческую жизнь в виде креста". Для Гегеля розы на кресте были тем же, что разум человека. Поэтому он предпослал к одной из своих работ следующее высказывание: "Разум — это роза на кресте современности!" И вера в разум позволит кресту одержать победу. Вера в разум и вера в дисциплинированное мышление, в гармоничную жизнь ощущений и воли украсит крест розами. Поэтому мы можем сказать: истина в том, что в нас есть сила противостоять так называемым душевным заболеваниям, по крайней мере до определенной границы, если мы полагаемся на гармоничную жизнь ощущений, которую мы можем развить, на гармоничную жизнь воли, которую можем развить, на дисциплинированную жизнь разума, которую мы можем и должны развить. Если мы разовьем эту тройственность, мы сделаем себя более сильными и одержим победу над всеми жизненными обстоятельствами. И так как Гегель обобщил в понятии "разум" гармоничную жизнь ощущений и воли, дисциплинированную жизнь мыслей, разумную интеллектуальность, он сказал нечто, чем мы можем руководствоваться в развитии нашей душевной жизни:

Разум должен быть для людей розой на кресте современности.

Позвольте мне начать эту лекцию с одного личного воспоминания. Оно связано с небольшим переживанием, случившимся со мной в ранней юности, и относится к тем маленьким, незначительным эпизодам, которые, однако, приятно вспоминать в течение всей жизни.

Как — то в молодости я слушал лекции одного доцента по истории литературы. Этот докладчик начал свой курс с обзора духовной жизни времен Лессинга, желая провести слушателей через целый ряд размышлений по поводу развития литературы второй половины восемнадцатого и начала девятнадцатого столетия. И он начал со слов, которые способны произвести глубокое впечатление. Желая охарактеризовать главную особенность литературной духовной жизни, начавшейся во времена Лессинга, он сказал: художественное сознание обрело эстетическую совесть. Если исходя из дальнейшего его изложения поразмыслить над тем, что же он хотел сказать — не обсуждая правомочность этого утверждения, — то означало оно примерно следующее. Все размышления об искусстве и все замыслы художественных свершений, которые были свойственны стремлениям Лессинга и его современников, отличались глубочайшей серьезностью: они хотели, чтобы искусство было в жизни не просто придатком, который существует только для того, чтобы дополнить другие жизненные удовольствия, но напротив — хотели, чтобы искусство включилось в развитие как одно из самых необходимых условий достойного человека бытия. Умы, начавшие ту эпоху, стремились возвысить искусство до серьезного и достойного общечеловеческого дела, которое участвует в общем обсуждении значительных и плодотворных вопросов человечества. Вот что хотел сказать тот историк литературы своим утверждением: "В художественно — поэтическую жизнь вошла эстетическая совесть".

Почему же такое высказывание могло иметь значение для души, которая стремилась прислушиваться к загадкам бытия, отражающимся в умах разных индивидуальностей? Это высказывание полно значения по той причине, что взгляд на искусство необходимо было облагородить, обогатив его таким понятием, значимость которого для человеческого бытия, достоинства человека и его предназначения не могла бы вызывать никаких сомнений. Было необходимо подтвердить важность художественных деяний понятием, о значении которого не может быть дискуссий. Утверждая, что душевные переживания, обозначаемые нами словом "совесть", имеют значимость в какой — то области, мы тем самым как бы поднимаем эту область в те сферы, где она будет облагорожена. Другими словами: когда произносится слово "совесть", душа чувствует, что при этом затрагивается то наиболее ценное в душевной жизни человека, отсутствие чего указывало бы на ее ущербность. И как часто, чтобы охарактеризовать величие и значимость подразумеваемого под словом "совесть" — независимо от того, понимается ли она в прямом или в переносном смысле, — говорится: то, что возвещает о себе в человеческой душе как совесть, является в этой душе голосом Бога. И едва ли найдется человек, пусть даже он едва готов размышлять о высших духовных вопросах, который не имел бы ни малейшего представления о том, что обычно называют "совестью". Каждый человек чувствует примерно следующее: чем бы ни был этот голос, но он в каждом человеческом сердце с необоримой силой решает, что хорошо и что плохо, что является злом, что нужно сделать, чтобы человек мог согласиться с самим собой, и чего нельзя допускать, чтобы не подойти к той черте, переступив которую человек будет относиться к самому себе с определенной долей презрения.