Рудольф Штейнер - Перевоплощение и карма их значение для культуры современности

Все прочее в антропософии связано с тем, что человеческая душа требует знаний о тех или иных вещах, но все это "прочее", в сущности, не позволяет еще человеку стать антропософом. К определенным вещам человек придет, когда настанет для этого время. Если он в состоянии принять идеи перевоплощения и кармы в том смысле, в каком мы должны их излагать в отличие от старых идей перевоплощения и кармы, как, например, в буддизме, такой человек в процессе исследования сам придет к прочим вещам. Поэтому основная часть нашей работы была посвящена тому, чтобы пристально наблюдать влияние перевоплощения и кармы на всю человеческую жизнь.

В связи с этим должно быть ясно и то, что работу в каком-либо антропософском объединении или обществе нужно видеть в духе этой миссии антропософии. Поэтому понятно, что, в сущности, мы говорим о таких вещах, которые кажутся человеку, стоящему вне антропософии как таковой и мало ею затронутому, важнейшими вещами, — мы говорим о них только тогда, когда хотим подняться от основных истин к тем вещам, которые близки всякой душе, поскольку она является душой Западного мира. Вполне представим случай, что люди могли бы взять в антропософии то новое, что сегодня было охарактеризовано как фундаментально новое, и вовсе не думали бы при этом о тех или иных религиозных противоречиях между людьми. Ибо занятия сравнительным религиоведением вовсе не являются существенной чертой этой новой духовной науки. Правда, этим сейчас тоже занимаются, причем во вполне достаточном объеме; но по сравнению с тем, что делается в этой области другими, занятия теософов не отличаются особым глубокомыслием. Важно, однако, то, что все эти вещи освещаются антропософией светом, исходящим от идей перевоплощения и кармы.

И еще в одном отношении будет существенно возрастать под влиянием этих идей чувство ответственности. Если мы посмотрим на то, что говорилось сегодня об отношениях кровных родственников к свободно выбранным людям, то увидим, что тут имеется некая противоположность: то, что в одной жизни есть самое внутреннее, самое скрытое в своих импульсах, то в другой жизни есть самое явное. Если в одной инкарнации мы обращаем к людям свои самые глубокие дружеские чувства, то готовим себе тем самым внешнее родство — кровное родство или нечто подобное. Сходным образом обстоит дело и в другой области. То, как мы думаем о чем-то и что кажется нам менее всего действительным в этой инкарнации, становится определяющим, обусловливающим импульсы следующей инкарнации. То, как мы думаем, предаемся с легким сердцем какой-то истине или же будем путем проверки всеми доступными нам средствами подходить к истине, будет в нас чувство истины или же фанатизм, — это благодаря вживанию в идеи перевоплощения и кармы вступает в совершенно новые отношения с человеческим развитием, не такие, как это имеет место сейчас. Ибо то, что в теперешней инкарнации находится в самой глубине нашего существа, в следующей будет самым явным. И тот, кто много лжет или имеет склонность принимать те или иные вещи с легким серд-цем, будет легкомысленным человеком в следующем или одном из следующих воплощений. Ибо то, что мы мыслим, и то, как мы мыслим, каково наше отношение к истине, то есть все внутреннее в этой инкарнации станет мерой нашего поведения в инкарнации следующей. Если мы, к примеру, будем считать в этой инкарнации очень плохим человека, не проверив, так ли это, а на самом деле, если бы мы проверили, оказалось бы, что он хороший или хотя бы средний человек, мы же пронесем это наше непроверенное мнение через всю свою жизнь, то выяснится, что, судя о людях таким образом, мы станем в следующей инкарнации невыносимыми, сварливыми, отвратительными людьми! Тут мы опять имеем дело с раздвижением пределов морального элемента нашей души, морально-задушевного элемента.

Чрезвычайно важно, чтобы мы как следует увидели эти вещи и чтобы мы познакомились с мыслью, какое фундаментальное значение имеет принятие всею глубиной души того действительно нового, что вступает в духовное развитие нашего времени с идеями перевоплощения и кармы и неким образом обновляет собою все прочие вещи. Оттого-то мы все время существования нашего антропософского движения и придавали основное значение этому, а другие проблемы, конечно с необходимостью вытекающие отсюда, рассматривали именно лишь постольку, постольку они с необходимостью отсюда вытекают. Поэтому, к примеру, наше своеобразие, то, как в нашей среде занимаются антропософией, — если только верно описывают, как мы этим занимаемся, — никогда не может быть противопоставлено какому-либо движению, ставящему в центр своих рассмотрений идеи перевоплощения и кармы. Только извне могут строить какую-то оппозицию по отношению к нам; но это невозможно, если верно описывать вещи, происходящие в нашей среде. Посмотрим только на одно: ведь насколько мало, в общем-то, у нас говорилось о проблеме Христа! Тут никто не должен придавать тому, что говорилось об этом, большего веса, чем следует, хотя бы данный человек и ощущал эту проблему особенно важной для своего сердца; тут нужен объективный подход. Так что, если те или иные вещи являются необходимым следствием зрелого понимания перевоплощения и кармы, то все же никто не имеет оснований утверждать, что мы много говорим о проблеме Христа. Ибо не это есть то фундаментальное, что делает людей нашего времени антропософами, но фундаментально то, что вступает в мир как новое, и фундаментально то, чтобы это новое действительно было воспринято человечеством. Поэтому мы должны понимать, что какое-то противопоставление может быть выстроено только при неверном описании вопросов, которыми мы здесь занимаемся, и такое противопоставление может строиться только извне. Кто-то может быть нашим врагом, но нам не нужно изобретать никакой вражды; ведь не беспокоиться о чем-то не означает быть этому враждебным, иначе пришлось бы считать человека врагом всего, о чем он не беспокоится!