Михаил Роттер - Драгоценности Восьми кусков парчи

Еще я стараюсь сохранять внутреннее молчание, которое позволяет уму очиститься. Тогда он перестает думать о себе, как о теле, отказывается от эгоистичной привязанности ко всем своим фантазиям и становится спокойным.

– Так, так, так, – пробормотал прадед. – Молодец, Данг, такую большую и серьезную проповедь закатил. Ты так красиво говоришь, что вполне можешь вскоре стать настоятелем какого-нибудь храма. Похоже, ты обучишь моего оболтуса не только путешествовать. Может, даже мозги ему вправишь, мне потом с ним легче будет. Только прошу тебя, говори с ним попроще, он таких высокопарных слов не понимает. Так с ним разговаривать – только время тратить, я и то не все понял, – ухмыльнулся прадед. – Ну ладно, – прервал он сам себя, – я ухожу, а вы собирайтесь, вам же завтра с утра в путь.

«Туризм! Зачем быть туристом? На протяжении множества жизней вы были постоянным туристом, но все еще не удовлетворены».

«Любовь – это Бог, а Бог – это любовь. Любовь полна самой Собой, и она не испытывает никакой необходимости желать или ожидать чего-либо».

Вышли мы ранним утром, еще до того, как все встали. Видимо, прадед приказал, чтобы нас никто не провожал, – только дед, отец и он сам. Все было обставлено очень сухо, я бы сказал, по-деловому: встал, умылся, поел, накинул на плечи мешок – и в путь. Никто со мной особенно не прощался. Ну вышел человек по делам, месяца через три вернется…

Шаг монаха был таким плавным, что со стороны казалось, будто он шел, совершенно не спеша. Но угнаться за ним оказалось совсем не так просто. Часа через два я успел прилично устать, а Данг все шел и шел, тихо напевая себе под нос какую-то мантру и перебирая четки.

А у меня в голове все время крутилась одна и та же мысль: от такой ходьбы я скоро так захочу есть, что всех наших запасов мне хватит на один хороший обед. Ну может, что-нибудь еще на ужин останется. Хотя чем больше мы шли, тем больше мне казалось, что на ужин точно ничего не останется.

За все время пути Данг так ни разу и не открыл рот. Вся его учтивость и разговорчивость, видимо, предназначались только для тех случаев, когда не говорить было нельзя. В пути же он просто шел: ни лишнего слова, ни лишнего взгляда, ни лишнего движения. Видя, что умной (да хоть какой-то) беседы от него не дождешься, я решил сам осведомиться по поводу обеда.

Данг воззрился на меня c явным удивлением.

– Ты хорошо питался всю свою жизнь? – спросил он.

– Сколько себя помню, да.

– Тогда почему ты думаешь, что Господь, который так хорошо питал тебя всю твою предыдущую жизнь, не сумеет сделать это так же хорошо и сегодня?

– Ну сегодня обстоятельства другие. Еды мы взяли мало, нам может и не хватить.

– А ты не беспокойся, – успокаивающе похлопал меня по плечу Данг. – Обстоятельства, может, и другие, а Господь точно тот же самый, так что без обеда точно не останешься.

– Конечно, – сказал я. – Обед-то у нас есть, а что мы будем есть на ужин?

– Вот тебе важный урок. Никогда не беспокойся о будущем. Все равно оно будет не таким, как тебе бы хотелось, и не таким, как ты ожидаешь.

После обеда продуктов у нас не осталось, потому что Данг запасов не экономил.

– Во-первых, – приговаривал он, – совершенномудрый не делает запасов, во-вторых, мы так наелись, что вполне можем обойтись и без ужина (даже полезно будет), а в-третьих, быть такого не может, чтобы праведному монаху ничего не перепало на пропитание.

Ближе к вечеру вдали показалась деревня. Данг, ведомый каким-то чутьем, не колеблясь, направился к одной из хижин и вскоре вышел из нее вместе с немолодым мужчиной, который, как я вскоре узнал, был деревенским старостой. Они поговорили пару минут, после чего староста ушел, а Данг вернулся ко мне и мы уселись под дерево отдыхать. Данг мне ничего не объяснял, а я настолько устал, что даже спрашивать не хотелось.

Примерно через полчаса нас позвали в дом старосты. Там уже был накрыт стол, на котором был сервирован полный обед: суп из папайи, курица, рис, нарезанная стружкой сушеная свинина с какими-то побегами. Причем курица была такая жесткая, что я едва сумел прожевать ее. Жесткая курица – это был несомненный признак уважения, потому что во Вьетнаме считается, что чем больше курица прожила, тем больше она бегала и тем больше в ее мясе накопилось Ци. Судя по жесткости этой курицы, у нее была настоящая «железная рубашка». Такая вот бронированная курица…