Уппалури Кришнамурти - Ум — это миф

В.:Но на какой-то стадии вы занимались любовью с другой женщиной…

Ю.:Да, но эту ситуацию создал не я. Я не сказал бы, что меня соблазнили. Не имеет никакого значения, соблазняет ли один другого, или он сам соблазняется; факт в том, что вы это сделали. Но та женщина не была виновата, здесь действовал особый вид аутоэротизма.

В.:Как вы можете так говорить?

Ю.:Я использовал этого человека. Это ужасно — использовать другого человека для того, чтобы получить удовольствие. Что бы вы ни использовали — идею, понятие, наркотик, человека или что-нибудь ещё, — вы не можете получить удовольствие, не используя чего-то. Это вызывало у меня отвращение. Мне не нужно использовать кого-то, воздействовать на кого-то или менять кого-то. Это констатация того, какой я есть, как я жил, и ничего более. Это не будет иметь какой-то огромной ценности для человечества, и это не нужно сохранять для будущих поколений. Я не верю в будущие поколения. У меня нет учения. Сохранять нечего. Учение подразумевает, что можно что-то использовать для того, чтобы вызвать перемену. Сожалею… У меня нет никакого учения, есть только расчленённые, несвязанные предложения. Есть только ваша интерпретация письменного или устного слова, и больше ничего. Ответы, которые вы получите, — все ваши. Это ваша собственность, а не моя. По этой же причине нет и не будет никакого авторского права на то, что я говорю. У меня нет никаких претензий.

В.:Расскажите о своём детстве.

Ю.:Моя мать умерла, когда мне было семь лет. Обо мне заботились бабушка и дедушка по материнской линии. Мой дед был теософом. Он был богат, и у нас в доме царила мощная религиозная атмосфера. В этом смысле Дж. Кришнамурти тоже был частью моего прошлого. На каждой стене висел его портрет; от него было некуда деваться. Я не приходил к нему в поиске чего-то. Он просто был частью моего прошлого; было бы странно, если бы я вообще не ходил к нему. Моей задачей было освободиться от этого окружения, которое меня душило. Вот и всё.

В.:Где вы выросли?

Ю.:По большей части в Мадрасе, в Теософском обществе. Я ходил в Мадрасский университет. Годы своего становления я по большей части провёл среди теософов.

В.:Они не вызывали у вас отторжения с самого начала?

Ю.:С самого начала — да, в какой-то степени. Но я всё равно кое-как продолжал мириться с этим. Я так хотел освободиться от своего прошлого. Я так старался! После того как Дж. Кришнамурти вышел из игры, я в конце концов тоже порвал с ними.

В.:Вы помните Анни Безант?

Ю.:О да! Это была необыкновенная женщина. Я познакомился с ней, когда мне было четырнадцать лет. Я помню её красноречие. Мой дед очень близко общался с Анни Безант. Её имя стало нарицательным. Мне кажется, Индия должна быть ей благодарна во многих отношениях. Но нынешнее поколение ничего не знает о ней. И точно так же они ничего не знают о Ганди. Трудно представить, помнят ли о нём сейчас. Возможно, этот новый фильм о нём вызовет хоть какой-то интерес к его биографии.

В.:Что вы думаете о верованиях Ганди?

Ю.:Вы хотите знать моё мнение? Я скажу вам, без проблем. Я никогда не чувствовал к нему симпатии по той или иной причине. Возможно, это из-за моего теософского прошлого. Прежде всего он был одновременно святым и политиком. Я думаю, он был единственным человеком, который действительно пытался построить свою жизнь в соответствии с тем, во что он открыто верил. Возможно, он потерпел поражение (а он всё же потерпел поражение, по моему мнению), но сам факт, что он пытался жить в соответствии с моделью, которую он перед собой ставил, делает его интересным человеком. Были и другие помимо него, кто добивался свободы для Индии. Что он оставил этой стране? Ничего. Просто из сентиментальных соображений люди читают лекции о нём каждый год в его день рождения.

В.:Но вы можете сказать то же самое и о Христе, и о Будде, и о Мохаммеде. Просто люди следуют за великим учителем и неправильно применяют его учение…

Ю.:Как можно оправдывать основателей религий и религиозных лидеров? Учения всех этих учителей и спасителей человечества вылились в одно только насилие. Все они говорили о покое и любви, а их последователи занимались насилием.

Во всём этом есть что-то забавное. Именно этот разрыв между словом и делом послужил для меня сигналом, что здесь есть что-то очень неправильное. Я чувствовал, что учения неправильны, но мне не хватало уверенности. Я никак не мог отмахнуться от них, полностью исключить их из своего сознания. Я был не готов принимать любое учение из сентиментальных соображений. Даже когда мои попытки избавиться от них вылились в переживание сознания Христа или Будды, я всё равно был неудовлетворён. Я знал, что здесь просто должно быть что-то не то. И это действительно была проблема.