Владимир Власов - Сказание о дымке

Спустя лишь месяц по дворцу стих этот разошёлся,

И Благодетельный Царь обратил своё вниманье

На этот стих, он, будто, по душе ему пришёлся,

Он похвалил меня, пожаловал мне одеянье.

Потом же царь у Врат Раскрывшегося Озаренья (7),

Вдруг как-то погрустнел и, чтоб взбодриться, ради шутки

Велел Советнику при мне писать стихотворенье,

Песнь о супругах – неразлучных – селезне и утке.

Тот написал, но царь остался недоволен ими,

Тогда ко мне он обратился с просьбою такою:

– «Ты пишешь хорошо, владеешь темою любою,

А опиши-ка мне парчу словами ты, своими».

Взяла я кисть и тут же на бумаге начертала:

«Парчи шёлк, знаменитый, – простор моря, бирюзовый,

Лазурь и киноварь, как неба алое начало,

На ней оттенок – отблеск золота кровли, дворцовой».

Царь похвалил меня, пожаловал пять слитков злата,

Назвал потом меня «Помощницей, Высокомудрой»,

Так оценила меня вся Учёная Палата

Поэтов и придворных за слог мой стихов тех, чудный.

Когда же государь наш умер, я стихи сложила:

«Он тридцать лет страною правил и берёг державу,

И под его началом тысяча умов служила,

Таланты, дарованья вознесли его по праву

Величье до небес, земель расширил он владенья

На запад и восток, следы оставив за собою.

Кому же будем воздавать мы наши восхищенья?

Кого обрадует в царском саду цветок весною?

Я возношусь в Чертог, Небесный, чтобы внять напевам,

И вдалеке от Цао-шань горы (8) я песнь слагаю,

Прислушиваясь в небесах ко всем поющим девам,

И с грустью слёзы я со щёк своих платком стираю».

Гость произнёс: «Пусть необычности нет в этих строфах,

И новизны, но скорби и страдания – в избытке,

Они созвучны в древности старинным катастрофам,

Когда несчастье для людей, великих, было пыткой.

У старых стихотворцев красота была основой,

И слогу придавал особенную прелесть каждый,

Строка была кратка, мысль долгой, свежей, новой,

А смысл – далёким, слово – близким, стиль считался важным.

Любой поэт в плеяде древних был своеобычен,

Так как он был воспитанным и ценностей держался,

Ему казался только свой стиль, созданный, привычен,

И он в его произведеньях только проявлялся,

У одного был голос верный, выверенный, ясный,

А у другого был насмешливым, даже язвящим,

У третьего он был торжественный и громогласный,

Ещё был философским, или даже в транс вводящим.

Так в Гао-тане (9) небожительницу очернили,

А в песне двух семёрок Тайцзцун-царь (10) бывал осмеян,

Поэты много злых произведений сочинили,

Где недостойный им сюжет их бытом было навеян».

Хозяйка слушала, молчала, слёзы проливала,

Спросил гость, отчего она, так сокрушаясь, плачет.

Она, смахнув своим платочком слёзы, отвечала:

– «Я думала, что все поэты действуют иначе,

Я много лет святому Тхань Тону (11) всё поклонялась,

Потом святого Хиен Туна с уваженьем чтила,

Была верна царю, чиста связь наша оставалась,

Как меж родителем и чадом, я его учила.

Когда являлась во дворец, была средь его свиты,

Не опасалась никогда я клеветы, наветов,

Не думала, что грязью буду я лжецов облита

В стихах их обо мне таких, как в них звучит ложь эта:

«Захочет царь тоску развеять, то он приглашает

К себе Ти Лан и делает всё, что угодно, с нею,

Он от неё не только прочитать стихи желает,

Но страстную проводит ночь с ней, силы не жалея».

Или ещё: «Ти Лан однажды дар свой потеряла,

Когда хватила лишку на пиру с царя гостями,

В кровати царской очутилась и всю ночь проспала,

Не одарив государя ни страстью, ни стихами».

Неужто мудрецы, живущие всегда в почёте,

Других услад, как обратить ложь в правду, не имеют,

Из ничего, чтоб сделать что-то, – преданы заботе,

Чтоб посмеяться или оболгать святое, смеют»?!

Сказал гость: «Не с одной лишь с вами это всё случалось,

Не сосчитать, сколь добродетельных особ гневила

Язвительная кисть, и даже Чан-э (12) обижалась

В чертогах, лунных, её тоже кисть та оскорбила:

«Чан-э волшебный эликсир отведала когда-то,

И вознеслась на небо, как произошло – не знает,

Теперь там места не находит, ищет всё возврата,

И мается в Лунном Дворце от скуки, и зевает».

Лун Юй (13), высокородную, уважили стихами:

«Вот дело, дивное! Когда Лун Юй с мужем почила

В чертогах, то имела плоть с руками и ногами,