Зофия Мельник - Ведьма

Эберхард сворачивает направо и едет, пока стрелка компаса не перестает описывать круги и не замирает на циферблате. Тогда пан Стшелецкий разворачивает машину и возвращается на перекресток. Стрелка компаса снова принимается вращаться.

Темное ликование поднимается в душе Эберхарда. Она где-то рядом, может, в соседнем городке, а может в каком-нибудь из этих сел, затерянных в темных полях. Он исколесил большую часть страны. У него уже не осталось ни времени, ни сил. И все же Эберхард её нашел.

Пан Стшелецкий включает свет в кабине и достает карту из бардачка. Он разглядывает карту, наверное, с минуту, пока не признается самому себе, что понятия не имеет, где находится.

В прежней жизни пан Стшелецкий был ученым-этнографом, доктором наук, потом он заключил договор и получил доступ к обширным сакральным знаниям, но географический кретинизм остался при нем. Эберхард так и не выучился читать дорожные карты.

Долговязый и сутулый, в поношенном черном костюме с седыми патлами, неопрятно лежащими на ушах, он выходит из машины и направляется к горящему возле здания костру.

Одна из теней, сидящих у огня, медленно поднимается на ноги. Это бродяга в черном бушлате тоже долговязый и худой, но на полголовы ниже Эберхарда. Его приятели сидят у костра, как сидели. Один отхлебывает из бутылки самогон и передает другому. Тот характерным жестом вытирает ладонью стеклянное горлышко.

– Доброй ночи, панове, – говорит Эберхард, останавливаясь возле огня.

Подвижный свет костра ложится на его костистое вытянутое лицо.

– Что желает пан? – спрашивает хриплым голосом бродяга в бушлате.

– Я немного заплутал, – признается Эберхард. – Подскажи, любезный, если свернуть здесь налево, в какое местечко я приеду.

Пан оглядывает его с ног до головы и сплевывает густую слюну на землю.

– Приедешь в Картузы, – сообщает он Эберхарду. – Но ехать долго, пан, часа два.

– Картузы, – повторяет про себя пан Стшелецкий и бросает бродяги злотый. – Держи, любезный.

Тот ловко ловит монету.

– Ну, спасибо, пан. Чем еще могу помочь?

– Может, и можешь, – говорит, немного подумав, Эберхард. – А не знаешь ли, мил человек, есть в Картузах ведьмы?

– Ведьмы, значит? – переспрашивает бродяга и поводит плечами.

– Послушайте, – говорит Эберхард. – Я ученый этнограф, собираю всякие старые сказания, истории, записываю обряды. Я работаю в Варшавском университете. Может, вы слышали что-то местных ведьм…

– Да, пан у нас всегда жили ведьмы, – говорит другой бродяга, сидящий возле огня. – Я сам их не видел, но так люди говорят.

У этого бродяги высокий ломающийся голос, а одет он в длинный порванный плащ.

– А ты часом не знаешь, где здешние ведьмы собираются на шабаш? – интересуется пан Стшелецкий.

– Томаш, ты бы не трепал языком попусту, – оборачивается к огню бродяга в бушлате.

Томаш хочет что-то сказать, но тут собутыльник отвешивает ему хорошего тумака.

– Якоб, ты чего дерешься? – обижается паренек.

– Не слушайте его, пан, мы про ведьм ничего не слыхали.

Опершись рукой о закопченную стену, бродяга поднимается на ноги, и Эберхард видит, что одет Якоб в грязный прожженный искрами свитер и мешковатые штаны, а сам он коряжистый и широкоплечий.

– Ладно, панове, на нет и суда нет, – соглашается Эберхард и идет обратно к черному «опелю».

– У тебя хорошая машина и злотые, я гляжу, есть, – замечает хриплым голосом бродяга в бушлате.

– И что с того? – спрашивает пан Стшелецкий.

– Я сто лет не катался на автомобиле. А ведь я страсть, как любил это дело. Так вот, пан, мы с дружками прокатимся немного, а ты посиди пока у костра, да смотри, чтобы не погас. А то у меня все спички вышли.

– К сожалению, я тороплюсь, – устало говорит Эберхард.

– Так и помереть недолго, – ворчит бродяга и достает из-за пазухи мясницкий нож.

Красный отсвет костра ложится на широкое лезвие.

Тем временем Якоб обходит пана Стшелецкого со спины.

Эберхард складывает рога из трех пальцев на левой руке. Эти рога он направляет на бродягу с мясницким ножом и поводит рукой из стороны в сторону. Не торопясь, отчетливо произнося слова, пан Стшелецкий читает немного нараспев,

– На чужое позаришься,

О свое же поранишься.

Сделаешь движение -

Убьешь отражение.

– Это что еще за чертовщина? – подозрительно спрашивает бродяга. – Чудак-человек, ты лучше сам отдай злотые и еще услышишь, как по утру птички в поле чирикают.

Пан Стшелецкий стоит возле машины и, скрестив на груди руки, посматривает на него тусклыми, глубоко запавшими глазками.