Михаил Роттер - Это Настоящий «Красный цветок», а не Ци-Гун «99 пальцев»

– Ну и что здесь плохого?

– Плохого ничего. Я сказал, что Джандакомо Фельтринелли был писателем-коммунистом. Так это не так: к моменту получения фотографии от Корды он был исключен из Итальянской коммунистической партии. Знаешь, за что? За то, что в 1958-м вывез из СССР и опубликовал на Западе роман Пастернака «Доктор Живаго». Пастернаку присудили нобелевку.

– Да, как сокрушался ворошиловский стрелок, Дантес попал, а памятник – Пушкину.

– Ты не понял, хрен с ними, с миллионами, этот Джандакомо, похоже, был правильным пацаном – пытался выкупить Че из боливийского плена, чуть сам не погиб… Но два раза такие штуки одному и тому же человеку. Фантастика!

Темнеет, пора в подземелье…Тайд пошел за Коньком-Горбунком.

Мы по плану отбурили все шпуры, поместили в них заряды, подсоединили запалы. Выбрались из камеры. Укрылись. Тайд нажал на кнопки, отгрохотало…

Со мной что-то происходит. Я, как сомнабула, вышел из своего закуточка и пошел к камере. «Закрываем!» – прокричал откуда-то гнусавый голос. Ладно-ладно, иду. Оркестр заиграл «Killing me softly with his song». Как им удалось сделать так темно. Блики фотовспышек… и в разрезающих темноту вспышках «магния» совсем рядом танцовщицы, как живые фотографии: пабаба-бам-пабабам-бам… «Закрываем!» – прокричал гнусавый голос. Иду-иду, едва переставляя ноги, как в замедленном кино: Левая… Правая рука… Правая… Левая рука… Левая… Правая рука… Правая… Левая…

Га-ах! Он выскочил из мрака камеры, когда я был уже у самого входа. Дикий, упругий. Разбух во все сечение квершлага и потащил меня, потащил, как прибойная волна щепку, сбросил, не останавливаясь, и унесся в темноту…

Тьма густая и жирная, как масло. Маленькое солнце плывет сквозь тьму, тускло желтея. Оно заглядывает в щелочку приоткрытых глаз, тащится за мной, натужно догоняя, подергиваясь – то вверх-вниз, то из стороны в сторону. Ту-тух… ту-тух… постукивают колеса… Моя бедная голова захлебывается тошнотой, отсчитывая их подскоки, и впитывает мозгами боль, как губка воду. Бок и спину холодит железо. Твердое холодное железо высасывает последние силы…

– По-тер-пи, – натужно хрипит солнце, – по-тер-пи!

Ту-тух… ту-тух… боль простреливает голову… Густая жирная тьма побеждает маленькое тусклое солнце, она неумолимо всасывает в себя и холод железа, и мою боль, и меня самого.

– Шу, меня зовут Шу, – внятно сказал китаец: он сидел на краю постели и держал мое запястье, – вы дома.

За китайцем стояли и молча смотрели на меня четверо настороженных мужчин: груболицый высокий, очень крепкий и жилистый; хитролицый, с «подходцем», среднего роста, крепкий и пластичный; простолицый среднего роста бойкий; высокий благородного вида властный.

– Володя уехал, ему срочно потребовалось в Москву, – сказал груболицый. – Он попросил передать тебе: первое, она любила чашечку кофе до и сигаретку после; второе, тщательно веди счет взрывам, – он ткнул пальцем в стоящий на столе любимый плакат Тайда, – третье, вы не зря съездили, очень не зря!

– Доверься, – сказал У, – мне нужно помочь тебе собраться в дорогу.

– Далеко-далеко? – Внутри похолодело.

– Нет, я должен помочь тебе собрать силу…

В прихожей громко прозвучал дверной звонок.

– Ну вот и Consigliere, – сказал кто-то из них.

Вышло у меня недоразумение с одним молодцом, которого мы прозвали Геркулесом. Он так хватил меня ломом по голове, что череп затрещал, а все швы на нем разошлись и перепутались. Весь мир заволокла тьма, и я долго ничего не сознавал и не чувствовал… Когда я очнулся, я сидел совершенно один под дубом на траве, в прелестной местности (англ.).

Камелот… Камелот… Нет, никогда не слыхал я такого названия. Вероятно, так называется сумасшедший дом (англ.).

«Внимание! Полиция предупреждает!» (чешск.).