Альберто Виллолдо: Город Солнца

Во сне я перекатился набок, мне было неудобно, и я потерял ориентировку. Я встал на колени и сразу зажмурился от головокружения, от быстрого подъема и высоты. Острый камень впился мне в колено; я неловко передвинулся в сторону. Голова стала проясняться. Я различал пучки высокогорной травы, росшей здесь, на седловине между двумя снежно-белыми вершинами-близнецами. Перевал. Хуармихуаньюска, Перевал Мертвой Женщины. Я встал на ноги. Я наклонился вперед, оттолкнулся руками от земли, обернулся и посмотрел назад, в долину.

Я вспомнил последние сто ярдов изнурительного подъема, вспомнил, как я отшвырнул свою ношу, взобравшись на вершину, и как рухнул на колени, перекатился на спину и закрыл глаза, ожидая, когда сердце войдет в умеренный ритм.

Я помнил и о том, что заснул в каньоне Шелли. Так я нахожусь в Андах, и мне снится, что я уснул в Аризоне? Или же я в Аризоне, и мне снятся Анды?. Нет, сказал я себе. Здесь мой сон.

Впрочем, это не важно. Окончательно придя в себя, я повернулся и пошел к дальней стороне перевала. Я посмотрел вниз. Река падает с высоты двести футов, бежит дальше по дну долины и исчезает в густом сплетении джунглей. На противоположной стороне долины к склону холма прижались развалины; там видна тропинка. Выше, недалеко от следующего перевала, два маленьких озера, а еще дальше — широкая полоса перистых облаков сияет пастельными оранжеворозовыми тонами в вечернем небе. Никаких признаков моего преследователя. Я один на высоте 14000 футов над уровнем моря. Но там, впереди, в долине, где джунгли подступают к самой реке, на поляне выделяется ярко-синее пятно. В панике бросаюсь к тому месту, где я оставил рюкзак, — да, моя палатка улетела.

Остались только хлипкие нейлоновые тесемки, которыми она крепилась к каркасу… Я бегу обратно к краю скалы, к верхней ступеньке тропы инков, ведущей вниз по склону горы. Я кричу, и мой голос срывается; словно в насмешку, противоположный склон долины отзывается пискливым эхом.

В боковом кармане рюкзака мой дневник. Он раскрывается на том месте, где между страницами лежит письмо.

Кажется, из-за этого письма я здесь и очутился.

Утром я поднялся первым. Холод пронизывал до костей; только через час солнце зальет светом наш каньон. Я развел огонь, чтобы заварить чай и кофе, и воспользовался небольшой паузой — присел возле костра и взялся за дневник.

16 января 1988 г., каньон Шелли.

Еще один сон.

Я одолел перевал — только для того чтобы увидеть, что мой настырный попутчик обошел меня, пока я спал. Он ожидает меня на дне следующей долины: это он установил там мою палатку.

И еще было письмо. Во сне я не помнил, когда я его получил и от кого, но я знал, что очутился здесь из-за него и что мне необходимо на него ответить. Может быть, это Антонио? Мой старый друг и наставник преследует меня в моих снах? Дурачит меня? Что же это за письмо, приглашение к контакту? Как прозаично.

Я чувствовал, что меня изучают. Даже во сне. Здесь это, пожалуй, индейцы. Странная мы компания, эти белые; занимаемся почти забытыми преданиями среди людей, чья родословная восходит к племенам, обитавшим в пустыне. Отношения тех племен к окружавшей их природе остались в легендах; это были люди исключительной духовности, они поклонялись Солнцу.

Они бесследно исчезли восемьсот лет назад.

А что собой представляет наше наследие? Родословная колониального европейца? У нас совсем не было времени, чтобы дать образ предмету нашего поклонения, наделить Его человеческими свойствами.

Насколько же легче видеть лик Солнца в цветке, чем лик микеланджеловского Бога.

А разве лик Бога не передается нам? Ведь если Бог выглядит подобно человеку, то почему не может человек обладать качествами и достоинствами Бога? И разве не может он управлять невинными существами, подобно тому как Боги управляют человеком, в соответствии с утверждениями греческих, римских и христиано-иудейских мифов?

И что удивительного, если люди запада изгнали индейцев из лесов и плодородных равнин, подобно тому как Ягве изгнал людей запада из Эдема?

В течение часа все поднялись, палатки были свернуты, снаряжение упаковано, а еще пятнадцать минут спустя прибыл грузовик. Мы услышали его прежде, чем увидели; он огибал валун у входа в наш боковой каньон. Это был черный потрепанный фордик-пикап 1959 года; на ветровом стекле выделялись два дугообразных просвета, выписанных очистителями в слое красной пыли. Дверца водителя со скрипом открылась и наружу выбрались трое мужчин. Первый, водитель, выделялся массивной неуклюжей фигурой, черной одеждой, серебряной пряжкой на поясе и серебряными набойками на носках ботинок тринадцатого размера. Он откинул на затылок ковбойскую шляпу и широко улыбнулся: