Дэн Миллмэн: Мистическое путешествие мирного воина

Прошло четыре года. На фоне моего крошечного мира университетских политических склок, профессионального честолюбия и семейных обязанностей прошли война во Вьетнаме, высадка астронавтов на Луну и Уотергейтский скандал.

Во время учебы в колледже жизнь казалась мне очень простой: занятия, тренировки, развлечения, отдых и приятный флирт — я прекрасно разбирался в правилах такой игры. Но сейчас правила изменились: экзамены принимала сама повседневная жизнь, и обмануть этого преподавателя не могла никакая хитрость. Я мог обманывать лишь самого себя, что и продолжал делать с непоколебимым упорством.

Заставив себя сосредочиться на образах беленького заборчика вокруг дома и двух машин в гараже, я продолжал отрицать свои путаные внутренние стремления и пытался наладить свои отношения с обычным миром. В конце концов, Линда обладала множеством достоинств, и с моей стороны было бы просто глупо отбрасывать все это. И у меня была дочь, о которой нужно было заботиться.

По мере того как мои укрепления в «реальном мире» затвердевали, словно цементные стены, воспоминания об уроках и учении Сократуса стали выцветать, какностальгические фотографии в старом альбоме, превратились в смутные образы иных времен и иного мира, в мечтания далекого прошлого. С каждым годом слова Сократуса о гавайской женщине, школе в Японии и книге, скрытой в пустыне, казались мне все менее реальными, пока я не забыл о них окончательно.

Я оставил Стэнфорд и начал работать в колледже Оберлин в Огайо, надеясь, что эта перемена сможет укрепить мои отношения с Линдой, однако в новой обстановке разница наших интересов проявилась еще сильнее: Линда любила готовить и обожала мясо, а я был приверженцем вегетарианской кухни. Ей нравилась красивая мебель, а я придерживался простоты Дзэн и довольствовался матрасом, брошенным на пол. Она была очень общительной; я же предпочитал трудиться. Она была типичной американской женой, а я казался ее друзьям чудаком-метафизиком и склонялся к одиночеству. Линде было очень легко жить в этом обычном мире, отталкивающем меня, хотя я завидовал тому комфорту, который она испытывает от такой жизни.

Линда тоже ощущала мою неудовлетворенность, и ее раздражение возрастало. В течение этого года я понял, что моя личная жизнь стала жалкой, а семейная разрушается у меня на глазах. Я уже не мог не замечать этого.

Раньше я считал, что обучение у Сократуса сделает мою жизнь более счастливой, но она, казалось, лишь ухудшалась. Бесконечные приливы и отливы работы, семейного быта, заседаний кафедры и личных проблем смыли из моей памяти практически все, чему когда-то учил меня Сократус.

Несмотря на напоминание о том, что «воин, подобно ребенку, полностью 'открыт», я жил в своем собственном защищенном мирке. Я был убежден, что никто, даже Линда, не знает и не понимает меня. Я испытывал острое одиночество — и не мог найти взаимопонимания даже наедине с собой.

Хотя Сократус учил меня «отпустить свой разум и жить в текущем мгновении», мой ум был исполнен гнева, чувства вины, обиды и беспокойства.

Заразительный смех Сократуса, который когда-то часто звучал во мне, подобно хрустальному колокольчику, превратился в приглушенное эхо, отдаленные воспоминания.

Я был настолько подавлен и выбит из колеи хроническим стрессом, что у меня оставалось совсем немного времени и энергии для дочери. Я продолжал нагружать себя различными делами и обязанностями, потеряв всякое чувство меры и уважение к себе. Хуже всего было то, что я лишился нити предназначения своей жизни, глубинного смысла своего существования.

Я наблюдал за самим собой в зеркале своих отношений с людьми, и то, что я видел, меня совсем не радовало. Я всегда был центром своего собственного мира и никогда не учился уделять внимание другим, хотя привык к вниманию окружающих. Я то ли не хотел, то ли не был способен жертвовать собственными целями и ценностями во имя Линды и Холли или кого бы то ни было еще.

Обеспокоенный ясным осознанием того, что я являюсь самым эгоистичным человеком из всех, кого знаю, я все сильнее погружался в этот разрушительный образ самого себя. Благодаря прошлым спортивным тренировкам и победам, я все еще представлял себя рыцарем в сияющих доспехах, но теперь мои латы полностью проржавели, а самооценка опустилась в бездонные глубины.

Сократус говорил: «Поступай соответственно тому, чему учишь других, и учи только тому, что сам воплотил в жизнь». Притворяясь ярким, даже мудрым учителем, я ощущал себя шарлатаном и шутом. И чем дальше, тем острей и болезненней становилось это чувство.