Дмитрий Логинов - Богослов, который сказал о Боге лишь одно слово

Впрочем, есть указание, что некогда и традиция евреев содержала сходное ведение. То есть, завет их не был изначально безблагодатен, а, именно, обветшал, почему он и справедливо именуется «Ветхий» в Библии. Книга Бытия повествует, что Аврааму явились однажды три ангела (Быт 18:2). Случилось это после того, как он заплатил церковную десятину царю-волхву Мелхиседеку, властителю Града Божьего и первосвященнику Бога Триединого Всевышнего (потомки Авраама не соблюдали этот благочестивый обычай своего праотца и Моисей поставил им первосвященником брата своего Аарона). Явление произошло у дуба Мамрейского (дуб есть древо, которое почитается священным у друидов и у волхвов древних руссов). Однако это единственный намек на идею Триединства Всевышнего во всем огромном объеме ветхозаветных текстов.

Что же до Завета Нового, то тексты его все прямо-таки дышат идеей Троицы. Младенцу Иисусу приходят поклониться трое волхвов. Некоторые христианские народы называют в своих преданиях их то волхвами, а то царями. То есть это были цари-волхвы или, если употребить для обозначения славянских священнослужителей [67]соответствующий латинский термин, – понтифики. Когда Господь преобразился на горе Фаворской, то созерцать это чудо позвал Он с Собою трех, именно, учеников. А также жен мироносиц, которые оповестили апостолов о том, что Христос воскрес и тела Его нет более во гробе, тоже числом было три. С полной определенностью, исключающей какие-либо иные толкования, Триединство Всевышнего исповедуется Евангелиями при описании крещения в Иордане. С небес тогда звучит глас Отца: «Сие есть Сын Мой возлюбленный»; и с неба же на Христа нисходит Святой Дух в образе белого голубя (Мф 3:16,17).

Педанты могут сказать: но, все-таки, самое слово «Троица» в Новом завете отсутствует. Почему? В ответ укажем на Евангелие от Фомы, которое представляет речения Иисуса Христа, записанные этим апостолом. А именно, на речение 35: «Где Троица, там и боги». В первые века христианства пользовались равным почетом все двенадцать Евангелий. В IV веке четыре – только – были канонизированы. Некоторые из остальных восьми оказались позабыты или же перевраны, потому что над ними не простиралось эгиды авторитета официальной церкви. Но только не святое благовествование Фомы. Многие христиане так и не смирились, что это Евангелие, на которое ссылался еще Климент Александрийский (II в.), не канонизировали в дополнение к четырем [68]. Поэтому другое название, закрепившееся за благовествованием от Фомы – Пятое Евангелие. То есть христиане воспринимали его – а некоторые понимают и по сей день – как неотъемлемую часть Нового завета.

Фома и другие апостолы исповедовали первым христианам учение о Пресвятой Троице. Оно воспринималось легко. Ведь «скифы» были подготовлены к высшему уровню богопонимания веденьем о Великом Триглаве, индусы (им, как раз, проповедовал Фома) – текстами Трипуры и вообще ведантой, эллины – философией о Триаде, которая представляет собой Монаду, надстоящую над Диадой. Послание Феофила Антиохийского к Автолику свидетельствует о том, что ко второму веку понятие Троицы уже было для христиан привычным. Святой ведь говорит в нем: «Три дня, которые были прежде создания светил, суть образы Троицы». Если бы Феофил, как это полагает сейчас большинство, «ввел» понятие Троицы – столь скрупулезный богослов [69]прежде дал бы развернутое определение этого понятия, и только после говорил бы о том, что может быть понимаемо как образы его или символы.

Итак, понятие Троицы было канонизировано на Вселенском I соборе вослед затем, как произнес Константин знаменитое Όμοούσιον, то есть исповедал Сына Единосущным – Отцу и Духу. Откуда вообще пришло в христианство это – центральное во всем его богословии – понятие Троицы?

Завет Ветхий, как это мы говорили выше, подобного не содержит. [70]Иные же богословские системы – такие как эллинизм, индуизм, северный ведизм – напротив, опираются испокон или долгие века именно на это понятие. Какая же из этих систем удостоилась высокой чести предоставить свой понятийный аппарат в качестве формы запечатления главного христианского канона?

Обыкновенно на эту роль предлагают эллинский платонизм или, точнее, неоплатонизм, перенявший немало от стоиков и от пифагорейской школы. Тем более, что с платонизмом и пифагорейством (последовательными!) совпадает и почти все другое в учении христианской церкви, как о том свидетельствуют ее отцы. В частности – Иустин Мученик (II в.): «Когда говорим, что все устроено и сотворено Богом, то кажется, что мы высказываем учение Платоново; когда утверждаем, что мир сгорит, то говорим согласно мнению стоиков; когда учим, что души злодеев и по смерти будут наказаны, а души добрых людей, свободные от наказания, будут жить в блаженстве, то мы говорим то самое, что и философы» (Апология I, 20).