Сергей Хольнов - Хольнов С.Ю. - Тоннель в подсознание, или уроки Силы

На самом деле не существует никакого иного мира, кроме того, в котором мы находимся. И нечего нам изобретать эдемы, астральные сферы, ады с различными режимами и прочие потусторонние заведения. Мы и так пребываем в мире, вмещающем в себе все возможные сферы и режимы, если хотите, в великом и едином магическом мире. (Но при этом, напомню, всё в нём изменчиво, текуче и мимолётно.) Иными словами, всё здесь, с нами — и ад, и рай, и Бог, и всемирный разум. Воспринимающие существа, чем больше мы имеем в своём распоряжении Силы, тем полнее можем ощутить этот мир. Вот и весь секрет.

Ну, а в отношении собственной персоны объединить мир означает психологически не разграничивать себя на тело и душу. Поверьте, наше тело духовно само по себе — разумеется, в контексте своего состояния в тот или иной миг бытия. Как вы думаете, что передаёт чаньский гунань (в дзэн — коан): «Будда — высохшая половая тряпка»? Или ещё один, очень похожий: «Будда — кипарис, растущий во дворе»? Может быть, неуважение дальневосточных буддистов к Победоносному или к самому состоянию просветления? Разумеется, нет. Конечно, нечего и пытаться передать словами смысл этих реплик великих учителей чань. Но, несомненно, несут они и такие нюансы: Будда или состояние Будды — не где-то в потусторонних сферах, а в самых простых и даже неказистых объектах нашего мира. Это во-первых, а во-вторых — в этом мире равным образом духовно всё. Или же, напротив, духовности не существует вообще. (Кстати, между двумя последними тезисами отлично встаёт знак равенства: либо духовно всё, либо всё бездуховно, и это — одно и то же.)

Теперь о непостижимости. Скажите, разве можно постичь нечто изменчивое, текучее и мимолетное? Любая фиксация такого нечто уже есть его искажение. Иными словами, изменчивость и текучесть мира в принципе не позволяют нам его прогнозировать, вернее, как бы заранее интерпретировать, а ведь именно такими интерпретациями и прогнозами постоянно занят наш ум. В этом смысле горделиво задранный хвост какого-нибудь облезлого кота — явление ничуть не менее магическое и грандиозное в своей основе, нежели, скажем, рождение новой галактики. Всё в нашем мире равным образом непостижимо. И сами мы — прежде всего. Хотя из этого вовсе не следует, что нам не стоит пытаться постичь себя и мир. Просто для нас очень вредно уверять себя в том, что мы знаем (хотя бы отчасти) первое или второе.

Да, наша жизнь непрерывно меняется, но в то же время остаётся в чём-то неизменной — хотя бы в том, что касается наших психических, Этических и некоторых иных проблем сходного характера. К примеру, от поколения к поколению уже, видимо, не одно столетие переходят проблемы отцов и детей, а также «падения нравственности и духовной культуры». О гибнущей культуре, в частности, сегодня раздаётся, пожалуй, не меньше стенаний и воплей, нежели о социальной несправедливости. Но всё это было, было, было.

Вот, вам пример из относительно недалекой российской истории. В пуританские тридцатые годы в идеологии общества — её, разумеется, отражала литература — царствовал культ «созидательного труда». Что же касается сексуальной сферы жизни, то в сильно идеализированной форме под литературным псевдонимом «любовь» она тоже допускалась на страницы тогдашних изданий. Вообще, любовь считалась существенной стороною жизни тех, кто посвятил себя труду. Я хочу подчеркнуть прямой и незатейливый подход к теме труда-любви советской литературы, которая почему-то постоянно увязывала друг с другом эти, вроде бы, совершенно разнородные явления.

Так, ещё не оперившаяся советская интеллигенция однажды была вовлечена в полемику двух поэтов, Тихонова и Брауна. Формально предметом спора явился сам интерьер, который эти авторы подбирали для своих влюблённых героев. Кстати, в те самые тридцатые не полагалось добавлять к прилагательному «влюбленные» существительное «герои».

И вот, Тихонов с пролетарской прямотою обвинил Брауна в том, что у того влюбленные вечно болтаются где-то за городом — на озере, в поле, в лесу. А вокруг кипит жизнь недостроенного социалистического общества, и в распоряжении граждан, желающих любить друг друга по-новому, — тоже, кстати, распространённый в те годы термин, который не имеет отношения к физиологии, — имеются городские парки, улицы, площади, производственные помещения и — уж для самых застенчивых — благоустроенные общежития и коммуналки.

Николай Леопольдович Браун, тогда ещё молодой человек непролетарского происхождения, вынужден был серьёзно возражать: «Не в трамвае же им целоваться!» (Действительно, в тридцатые это считалось неприличным.) А затем пересказывал — без комментариев, но, безусловно, не без ехидства — собственные творения поэта Тихонова. К примеру, такое: