Василий Ленский - Звезды Тянь-Шань

— Отец…

— Не спорь! Я не случайно тебе это рассказываю. Мой друг знал многие-многие тайны. Он владел мудростью и тайнами далеких народов. Он знал жизнь, как она есть и еще значительно больше, чем способны видеть глаза и слышать уши. Хунхузы обучили его врачевать и перемещаться со скоростью ветра так, что глаз не успевал. Дунгане обучили силе девяти богатырей, уйгуры научили читать тайные писания. В Кашгарии он научился многим мудростям. За горами Тянь-Шань его научили гореть обнаженным на трескучем морозе и быть холодным в пламени. Он знал язык, общий для всех животных и всех тварей. Он не спрашивал, где Тот. Он видел сквозь скалы и лишь посмеивался, когда я пытался его отговаривать.

— Все это — мое Сознание, — говорил друг, — и нет ничего, что не присуще Ему.

— Мудрый был даже в молодые годы, — заключил отец Айман. Это немного утихомирило Батыра, но ненадолго. Он весь сосредоточился, чтобы найти убедительные доказательства, но крепкая рука легла на его плечо и стала давить к земле. В голове поплыли цветные картины. Но безрадостные они были.

Батыр напрягся, но чем больше он прилагал сил, чем быстрее они источались. Кто-то радостно и мрачно пил его молодые усилия.

Одна картина стала сменять другую. Он, Батыр — не он. Он где-то уже далеко. Неведомая сила размазывала его в таинственной печали. Он погружался глубже и глубже…

Я проснулся от того, что чья-то заботливая рука меня укрывала. Становилось прохладно.

«Холодает к утру», — подумал я и заснул еще крепче.

Солнце радостно улыбалось на серых камнях ущелья. Овец уже не было в загоне. Птицы неугомонно и свободно-деловито пели. Трава отливала поблескивающей росой и изумрудной радостью. Пчелы мирно гудели в цветах. Седые великаны горной гряды помолодели белизной солнечных снегов. Дышалось легко и всей грудью.

У горного ручья плескался Эдик в ледяной воде. Он слегка охал и улыбался.

Вода искрилась. Пальцы обжигались ее струящимися ладонями.

— Давай искупаемся, — подошел сзади Абдыбай, — а то я сон какой-то страшный видел.

Он испытывающе посмотрел на меня. Сомневается. Сон ли это.

— Да, — отозвался Эдик. — Чертовщина какая-то. Горный дух, что ли?

— Значит это не сон, — обрадовался Абдыбай. — Я не помню, когда заснул.

— Я тоже, — сказал Эдик.

Я отвернулся от их вопросительных взглядов и сказал:

— Ночевать мы придем сюда. Не сон это. Это быль, да еще с приложением.

Мы решили выйти на ближайшую вершину и осмотреться. Сначала ущелье. Тесное, от отзеркаливающегося скалами солнца.

— Насколько я понял, рассказчик и есть тот джигит, который посетил Это, — прервал молчание Эдик. — Сколько же ему лет? И почему я не помню, когда уснул?

— Наш гостеприимный хозяин многое знает и еще больше умеет, — ответил я. — Жаль Батыра. Сила, горячее сердце, честность, душевные порывы нуждаются в мудрости. Безумству храбрых спето уже не мало песен, пора петь песни мудрым.

— Подожди, подожди, мы разговариваем так, словно это все было по-настоящему, — спохватился Эдик.

— Да это было. И, насколько я ориентируюсь, еще есть, — насколько можно осторожно произнес я. — Поэтому, братцы, предлагаю временно вожаком назначить меня. Стая у нас маленькая, думаю, что не зазнаюсь.

Но старался я зря. Абдыбай напрягся и искоса огляделся по сторонам. Эдик открыто огляделся и сказал:

— Мистики вы. И перестаньте, ты и дед, нас разыгрывать.

Тропа кончилась, но что-то наподобие дороги огибало темную скалу.

— Отдохнем, — сказал я и повернулся лицом в сторону долины.

— Ну, вождь. По моему мы еще не устали, — упрямо остановился Эдик.

— Вот, — показал я на рукотворный камень. — Здесь что-то интересное.

Камень оставался левее, если смотреть вниз по ущелью. Еще левее была красивая площадка. Такие места удобны для стоянок. В горах для юрты, загона, подачи воды не так часто встречаются удобные площадки. Эта же была идеальной.

Надпись на камне была не разборчива и мы сели на изрядно прогнивший ствол огромной ели. Тянь-Шаньские ели — особые и в прохладных местах долго не разлагаются. Но как мне показалось, эта лежала очень давно и не превратилась в труху. Ее поверхность отливала мертвым серебрящимся светом.

— Здесь было стойбище, — утвердительно сказал Абдыбай, — смотрите, вон загон для овец, а здесь стояла юрта.

Сохранившиеся колья загона отливали тем же светом, который не согласовался с чистым солнцем. Мне показалось, что и камни отливают серым холодом.