Максим Жуковец - Ясныи день

«Я вернусь!» — сказал я про себя и даже кулаком по земле ударил. Лена повернулась и посмотрела на меня. Она внимательно меня разглядывала, — я видел это боковым зрением. Потом она прильнула ко мне и обняла меня опять. Она сделала это очень ласково и нежно, но было в её движениях что-то ещё… Было похоже, что она прощается… Я с недоумением глянул на неё, а она, грустно улыбнувшись, спросила:

— Можно, я поцелую тебя на прощание, Максим?

— На прощание? Ты уже уходишь?..

Она прикоснулась губами к моей щеке и прошептала:

— Я не хотела, но ты сам решил… Боже мой, я сейчас наделаю глупостей и оставлю тебя. Вопреки воле твоего «Я» оставлю…

— Чего? — опешил я.

— Да так, ничего… Прощай, Максим… Мы с тобой ещё встретимся… Обязательно встретимся… Я всегда буду любить тебя… — последнее, что я увидел, это её глаза. Она плакала…

Да, вот так и закончилась моя прогулка. Я пришёл в себя на морском побережье, ровно в том времени и в том месте, с которых начинается эта книга. И в прямом, и в переносном смысле я снова был там — на берегу новомихайловского пляжа… Я стоял на мокром песке, и ласковые волны омывали мои ноги…

— Эй, парень…

Я оглянулся. Там стоял какой-то дед и озабоченно рассматривал меня.

— Парень, с тобой, это… Слышь, всё нормально, парень? — спросил он.

— Да, — ответил я ему.

— Ты чё тут уже час, наверное, как вкопанный, стоишь… Я туда шёл — стоишь, обратно иду — стоишь…

— Час стою? Вы говорите, что я стою тут уже час?

Дед посмотрел на меня, как на умалишённого и, поцикав, покачал головой. У него были красные глаза и взьерошенные волосы. Одежда такая поношенная, грязная… В общем, бомж или алкоголик…

— У тебя точно репу рвёт, брат, — сказал он. — Я и сам такой псих. Слышь, меня Михалычем зовут… Слышь? Чё молчишь?

— Меня — Максим.

— У тебя воздух есть? Пойдем — за знакомство.

— Я не пью…

— Не пьёшь?

— Нет.

У меня в голове никак не укладывалось, я никак не мог понять, что же произошло… А дед всё не унимался. Мне хотелось побыть одному, а он привязался, как банный лист:

— Слышь, ты это, как тебя там… Дай денег, брат. Слышь? Ты чё, опять, это, отключаешься? Эй?

— Дед, отстань, не до тебя…

Он замолчал. Обиженно посмотрев на меня, он злобно спросил:

— Чё, и рубля не дашь?

Я отдал ему всё, что было в моих карманах… Я уходил к турбазе, а он ещё долго стоял и благословлял меня, крестя, вспоминая Иисуса и всех святых. И мне захотелось тоже что-то сделать для него хорошее, такое, чтоб от души… Но что я мог сделать?.. Я только повернулся и помахал ему рукой…

Заходящее солнце огненно-пурпурным покрывалом затуманило горизонт. Море блестело в золотом огне, переливалось, как чешуя сказочного дракона. Было очень красиво. Таким прекрасным видом море провожало наш автобус. Мы уже несколько часов ехали по дороге вдоль побережья, удаляясь от праздника к обычным серым будням. Впрочем, пассажиры пытались продлить свою отпускную радость. Они включили магнитофон, и, не в меру напившись спиртного, громко пели песни. Я не пил и не развлекался. Было немножко грустно. Хотелось подумать, как-то осмыслить всё то, что произошло. А что же всё-таки произошло? Ведь ничего же особенного, на первый взгляд. Ну помечталось, ну привиделось. Вот и всё. Но всё ли? Что-то было в этом видении такое, что-то, с чем не хотелось расставаться… Что же это? Что? Какое-то странное чувство ни на минуту не отпускало меня тогда, когда Лена, Ната, и другие находились рядом; оно продолжало окружать меня в автобусе. Оно походило… Даже не знаю, с чем сравнить. С чем же его сравнить? Может быть, то же ощущает человек, которого сильно любят, которому рады, как родному, более, чем родному. Неужели эти «всего лишь мечты», как охарактеризовал бы их скептик, испытывали подобные чувства ко мне? Разве они умеют? Разве «всего лишь мечты» умеют так любить?.. А я?… Смешно или грустно, но, скорее всего, я тоже влюбился. В них. Полюбил их, как родных, полюбил их поселение и даже загорелся желанием построить такое же. Это желание, это видение, эти чувства, если всё это — только фантазии и мечты, тогда… Что же остается тогда? Чем жить тогда, когда душа согласится назвать всё это ненастоящим? Ни я, ни кто-либо другой на моём месте просто не смогли бы так поступить. Подобным поступком мы бы предали нечто самое драгоценное в нас, нечто живое, разумное, родное… Родное… О Боже… Как только я подумал о Родине, о Нём, я сразу всё понял… Я сразу понял всё, что видел и слышал… Я всё понял… И в меня снова вернулась эта нечеловеческая, несказанная Любовь… Воистину… Воистину…