Татьяна Калистратова - Темная сторона России

Работали строго по графику: подъем в семь утра, потом завтрак, выход на место — в девять. Возвращались около семи вечера. Копщики копают, операторы снимают, все остальные помогают всем подряд. И кости, кости, кости. Миллион костей и столько же железа. В сутки через руки ребят проходили сотни убитых людей. Они невесело шутили, что, ни разу не глянув в анатомический атлас, наизусть выучили весь скелет, до косточки, и за много лет уже умеют отличить по характерным чертам останков пол.

Переломы, огнестрелы и колотые, рубленые. Вся жестокость войны шла перед глазами непрерывным конвейером смерти. Возвращались, быстро ужинали и зависали у костра, отходя понемногу душой от дневных кошмаров эксгумации. Расходились около часа ночи, и каждое утро, с превеликим трудом отрывая голову от спальника, мучительно заставляли себя выбраться из нагретого плена в суровую реальность зябкого осеннего леса, где надо было копать, снимать, разбирать и отмывать. Карусель смерти вертелась уже неделю.

Да-да, мы уже неделю жили в этом ужасном месте, где постоянно мерещились какие-то шорохи, отголоски, а порой при вечерних посиделках у костра — нет-нет да и мазнет неизвестным запахом табака дешевого, как самосад, или скрипнут сучья под осторожной походкой. А резко обернешься — как силуэты смазанные за ствол дерева шмыгнут. Жутко, в общем. Несколько раз ко мне по утрам подходили наши бойцы — подавленные и какие-то растерянные. Рассказывали, что ночью будто кто-то ходил вокруг лагеря, потом тишина, и вдруг — автоматная очередь и крики боли. Я, к счастью, ничего подобного не слышала, но запах махорки как-то причудился, когда неосторожно присела на замшелое дерево. С этого и началось.

Я тогда сунулась в раскоп, щупом пробовала землю, и тут на что-то наткнулась. Мы стали осторожно откапывать кости и череп. Я, еще неумелая, саданула по ключичной кости скелета, и меня аж передернуло — будто по своей ключице заехала. Выкопали и скелет, и планшетку из-под него с какими-то полуистлевшими бумагами. После отошла покурить на поваленное замшелое дерево, а минуты через три Николай попросил меня не двигаться — оказалось, что валежина заминирована как раз под моей задницей. Минут за десять разминировали, а после этого меня, не державшуюся на ногах, отвели в лагерь и просто напоили водкой. Да так напоили, что, честно говоря, я не помню, что творила. По рассказам очевидцев, сидела совсем расслабленная и счастливая, что не подорвалась на замшелом дереве, а потом вдруг меня как вырубило, и я качаясь ушла в свою палатку. А часа через полтора там зажегся фонарик, и те, кто заглядывали ко мне, сказали, что я полночи сидела и что-то писала в тетради. Только под утро уснула.

К шести часам вечера меня, проснувшуюся, бережно отпоили бульоном, чаем и накормили «дошираком», который, к слову, шикарно восстанавливает кислотно-щелочной баланс организма после перепоя. Ну и рассказали о моих писательских подвигах в палатке. Сказать, что я туда, то есть в палатку, сразу метнулась, будет явным преувеличением — я туда доплелась и вышла наружу с тетрадкой и ошалелыми глазами.

На тот момент в лагере собрались все.

— А теперь хотите послушать, что я написала сегодня ночью? — спросила я, обращаясь ко всей честной компании. — Только в дурку меня не отдавайте сразу, ладно?

И я начала читать:

«Ух ты, симпатичная девка. В самом соку. Из медсанбата, наверное. Хотя какой медсанбат — меня же убили. Ну тогда наконец-то и меня нашли в этой воронке. Сашку вон уже похоронили по-человечески, Лешу из Ленинграда — тоже, а я тут лежу как дурак, рядом с фрицем валяюсь. А большая у меня воронка, полутонка, наверное, вошла — она так и роет. Меня туда после боя фрицы скинули. Сильно мы их, гадов, достали. Наших всех просто скидывали, суки! А своего не заметили — засыпало его до макушки. Так вот и пролежали мы шестьдесят девять лет бок о бок.

Лето сменялось зимой, зима — летом, а я все лежал тут и лежал. Вокруг — мои пацаны, самому старшему девятнадцать. Я, старшина, для них старик, мне уж тридцать три стукнуло. Как Христос преставился, в таком же возрасте, и тоже за веру пострадал. А те, что рядом лежат, это уже третье пополнение, которое бросают в мясорубку. Сначала был первый батальон, потом второй. Потом на смену им пришли еще три молодежных батальона. Ребятам всем по восемнадцать. Пришли все в новеньких белых маскхалатах. Им не дали даже передохнуть и погнали в атаку. Через полтора часа никого из них уже не осталось. Пополнение прибывало и сразу отправлялось в бой. Но немец из пулеметов их как косой косил. Полегли все. Мясо, одним словом. Перед немецкими позициями все изрыто снарядами и устлано трупами, которые убрать было невозможно. Убитые и раненые падали сверху. Раненые тянулись, ползли, но скоро умирали от ран или замерзали. Живые прятались от огня в воронках или за кучами окоченевших трупов.