Вера Крыжановская - В царстве тьмы

Генеральша залилась едким, презрительным смехом.

— Вы, милая моя, рассуждаете совершенно, как институтка. Когда чужой человек прилипнет, как пластырь, к замужней женщине и проводит с нею все время, только очень наивные души могут предполагать платоническую дружбу. А если простоватый муж удовлетворяется преподносимой ему притворной любовью и не сознает своего смешного положения, тем лучше для него и да здравствует глупость! Но оставим эти подробности, мы забыли, что юной Мэри не идет слушать подобные споры. К тому же я кончила завтрак и иду гулять.

Она встала, любезно поклонилась присутствующим, взяла зонтик и вышла со своим кинг-чарльзом.

Мэри слушала разговор бледная и смущенная, каждый нерв ее дрожал, а наивный взор был прикован к генеральше, осмелившейся говорить этой нежной паре, в глаза, такие истины. Когда Бармина вышла, Мэри также поспешила встать и нетвердым голосом сказала, что желает писать матери; ей страстно хотелось остаться одной, и она заперлась в своей комнате. Выходя из столовой Мэри еще слышала визгливый голос баронессы, кричавшей:

— Старая змея, чтоб отсох твой проклятый язык! Но как вам нравятся такие намеки, Вадим Викторович?

— Скажу, что нельзя выколоть людям глаза и заткнуть рот, — отрывисто и глухо ответил доктор, а потом с шумом отодвинул стул и вышел.

Словно лев в клетке шагал он по своей комнате, и все в нем кипело. Возмездие впервые поразило его: он назван подлецом и похитителем чужой чести публично, да еще в присутствии Мэри. Что подумала бы она о нем, если бы узнала, в какую грязь окунулся он по шею? Любовь превратилась бы в презрение. А он опутан животной страстью надоевшей ему до отвращения женщины, которая не выпускает его. У него явилось страстное желание все бросить и бежать, чтобы не переступать больше порога этого дома: баронесса способна ведь на такую выходку, которая вызовет еще больший скандал. С тяжелым, как стон, вздохом он бросился в кресло и закрыл лицо руками.

За обедом разговор шел вяло. Баронесса едва сдерживала кипевшее в ней бешенство, а доктор старался выйти из неловкого положения, болтал с детьми и предложил после обеда прогулку с ними и Мэри в развалины старого монастыря. Молчавшая до этого с надутым видом баронесса вдруг заговорила о важном денежном деле, по которому ей необходимо вечером же ехать в Петербург, и просила Заторского сопутствовать ей, с тем, что завтра вечером они вернутся. Вадим Викторович ответил, что обещал ехать в Бригитовку и в Петербург не поедет.

— Но дети могут прокатиться без вас, а мне нужны деньги и я должна ехать.

— У меня с собой две тысячи и я могу одолжить вам сколько потребуется, а в город можно поехать на будущей неделе.

— Нет, я хочу ехать именно сегодня, и вы отправитесь со мною, — вызывающим тоном настойчиво заявила баронесса.

— А я попрошу оставить меня здесь, — возразил доктор, хмурясь.

— Нет, я хочу, чтобы вы ехали со мною! Я хочу и вы поедете! — кричала уже баронесса, краснея, как мак.

Доктор ничего не ответил, но после этой выходки обед кончился при общем молчании.

По выходе из-за стола баронесса с доктором исчезли, а спустя час перед крыльцом остановился экипаж, куда, наскоро простившись, села баронесса, а через минуту вышел и Вадим Викторович и поместился рядом с нею.

Мэри из окна видела эту сцену и в ее сердце вспыхнула такая злобная горечь, что она кусала платок, чтобы не разрыдаться. Какими же тайными чарами обладала эта распутная женщина? Какою властью располагала она, чтобы держать человека, по-видимому, сильного и гордого, а между тем следовавшего за нею, как побитая собака? Прибежавший звать ее играть Борис прервал ее мысли и принудил овладеть собою; но под предлогом головной боли она наотрез отказалась от прогулки, и дети пошли с гувернанткой, а Мэри осталась на маленьком диванчике в амбразуре окна. Она чувствовала себя разбитой и несчастной, и, оставшись одна, горько расплакалась.

Утром за обедом Елена Орестовна внимательно следила за Мэри и без труда, разумеется, читала в наивной душе волновавшие ее чувства. Ей было сердечно жаль это юное существо, а между тем, тяжелое мучение готовило девушке ее необдуманное увлечение. Она решила поговорить с Мэри и, если возможно, отрешить ее от неудачной любви. Она нашла Мэри в маленькой гостиной, на диванчике, в позе глубокого отчаяния. Бармина села рядом, ласково привлекла ее к себе и поцеловала.

— Бедная Мэри, родители ваши сделали большую оплошность, отпустив вас сюда. Я вижу, что вам нравится доктор, но, милое дитя, с вашей стороны безумно отдавать ему ваше сердце. Баронесса никогда не отпустит его. Вы слышали, что я говорила утром этой гадкой твари? Другая умерла бы со стыда, а она ответила наглостью. Вы думаете, мне приятно жить здесь? Вовсе нет, и я приношу эту жертву только ради детей, а, главное, чтобы своим присутствием несколько смягчить семейный скандал, над которым смеется все наше общество. Максимилиан — славный малый, честный и ученый человек, но для меня всегда было загадкой, как мог полюбить он эту пошлую, глупую, развращенную женщину, которую вытащил из нищеты, прикрыв своим честным именем ее сомнительное прошлое. Начинаешь верить в колдовство, до того невероятно, чтобы умный человек, с сердцем, принимал за чистую монету разглагольствования баронессы о любви, долге, радостях семейной жизни и других прекрасных вещах, которые она повторяет как попугай.