Дан Борисов - Взгляд на жизнь с другой стороны

А еще была фабричная столовая. Когда мы с матерью обедали, к нам подсел очень худой и помятый мужичок в синем линялом халате, который больше всех кричал в кабинете. Сейчас он был тих и даже чрезмерно скромен. Он принес с собой пустой стакан, сырое яйцо и бутылку пива, сейчас же объяснив, что изобрел самый калорийный способ обедать. Он разбил яйцо в стакан, посолил, разболтал ложкой и туда же налил пиво, выпил эту гадость и сообщил, что до вечера уже есть не захочет. Мне в этом типе не понравилось решительно всё: и то, что сидел он не всем задом на стуле, не касаясь спинки и вращался при этом то в одну, то в другую сторону, и вся фальшивость, исходившая от него. И потом, какой же это обед? сырое яйцо с этой горькой лялявкой, которую я недавно попробовал у отца в бане?

Но вообще-то, лето я проводил на детсадовской даче. Начиналось это с площади Коммуны, между ЦДКА и Театром. Сюда подходили автобусы армейского защитного цвета и увозили нас куда-то за город, не так уж близко, потому что делались остановки. Водитель открывал дверь блестящей рукояткой, не сходя с места, и мы выбегали на лужок восхищаться цветочками и писать на травку.

Ярко стоит перед глазами пустое узкое шоссе с прижавшимися к обочине темно-зелеными автобусами. Я стою на лугу и держу в руках огромную пчелу. Воспитательница очень испугалась – оказалось, что это шершень. Потом, уже в автобусе, всем долго говорят, что этого делать нельзя, что шершни и еще кто-то очень опасны.

Дача детского сада – это несколько деревянных домов посреди соснового бора. Сосен много и на территории, на их золотистой коре я ловлю больших жуков с длинными усами или с рогами. Они тоже относились к категории опасных. У меня есть фотографии, на которых рукой отца подписано, что мне пять лет. Я стою на широком пеньке в коротких штанишках на лямочках и в белой панамке. На других я с отцом и матерью, видимо на мой день рожденья они приехали вместе. Я этого дня не помню совсем. Зато хорошо помню, когда мать приезжала одна.

Лесная поляна, мать разговаривает с воспитательницей, ребята бегают по поляне ловят сачками бабочек, тогда это было модно. Мне скучно. Я брожу краем леса и вдруг нахожу гриб белого цвета, срываю его, подхожу к взрослым похвастаться грибом и поинтересоваться можно ли его есть. Этот гриб мог быть либо шампиньоном, либо бледной поганкой, самым страшным ядовитым грибом в наших местах. Я тормошу женщин еще раз, но им не до меня. Я сажусь рядом с ними на траву и съедаю весь гриб целиком. Странно, но никаких последствий не было.

Совсем вскоре после этого наступает страшный день, после которого вся моя жизнь переменилась, в лучшую или худшую сторону неизвестно, но переменилась совсем. День не задался с утра. На прогулке я порезал палец о сухую еловую ветку. Как-то странно, хотя детская кожа, понятно, очень нежная, но я просто провел по ветке рукой, пусть с небольшим нажимом. На указательном пальце появился глубокий надрез с рваными краями, очень болезненный. К вечеру у меня поднялась температура, причем настолько, что меня перевели в изолятор.

Тёмная комната с синей ночной лампой. Я закрываю глаза и вижу один и тот же сон: будто бы серые облака, только четче и рельефней, чем в жизни, но только не сверху, как обычно, и даже не снизу, а как бы сбоку. Такая серая стена из облаков. Мне страшно и я просыпаюсь. Успокаиваюсь, потихоньку засыпаю и вижу то же самое.

Ночью меня увезли в Москву. Я лежу на носилках и смотрю в потолок новенькой армейской санитарки. Рядом медсестра. Шофер говорит что-то ободряющее.

С этого дня кончился незапланированный мной в начале книги этап моей жизни, и неплохо было бы понять смысл этого этапа.

Я прожил первые пять лет своей жизни в уютном мирке маленького дворика в самом центре Москвы. Замкнутый стационарный мир, где я чувствовал себя уютно и спокойно. Центр жизни – родители, по большей части – мать. Остальное всё и остальные все предмет изучения и познания. Почему я так испугался, когда мать меня не признала после парикмахерской? Ничего удивительного – это же разрушение мира, вселенская катастрофа!

У нас были, конечно, и телевизор КВН и радиола, но я их не замечал, они мне были не нужны, гораздо интересней было смотреть в окно.

Можно считать меня того периода созерцателем жизни.

А что означала стена из облаков в изоляторе?

Самый главный вопрос, который хотелось бы прояснить для себя, тот, как и с чем мы приходим в этот мир, пока остается не разъясненным. Мне пока не удалось вспомнить себя не только до рождения, что, говорят, у некоторых получается, но и непосредственно после него – прояснить для себя вход в жизнь.