Дан Борисов - Взгляд на жизнь с другой стороны

Не служивших обычно пугают армейские термины. Действительно, звучит грозно: гарнизон, рапорт, устав, приказ. На самом деле это всё понятия бытовые и вполне удобные для пользования. Особенно «приказ» удобен, для тех, кто понимает. После того, как получил приказ, ты становишься свободным человеком. Это кажется парадоксом, но так оно и есть. Невыполнимых приказов не отдают. В этом случае ты можешь потребовать уточнений, приказ должен быть не только дан, но и принят, а для этого общая задача должна быть разложена на ряд простых, понятных действий. Например: всех впускать, никого не выпускать, в случае сопротивления, открыть огонь на поражение. Всё ясно, понятно.

Однажды я сопровождал две французских фуры с комплектом покрытия для травяного хоккея на стадион Юных пионеров. Я по-французски говорю с трудом, французы по-русски совсем никак. Подъезд к стадиону со стороны нынешнего третьего кольца муторный, ну и начудил я, с точки зрения правил дорожного движения. Подъезжает гаишник – подать мне сюда водителей, я их сейчас… Я выбираюсь из машины, надеваю фуражку и строго так и громко:

– А у меня приказ! – причем, называю самую высокую инстанцию, какую только могу, – Ты что, лейтенант, под суд захотел (мать, мать, мать).

Гаишника как ветром сдуло. Когда я вернулся в машину, француз мне козырнул по-своему. Почему я сказал, что человек с приказом это свободный человек? Потому что он свободен от ответственности за свои действия. Как бы делаешь это всё не ты, а тот, кто тебе такой приказ дал. Особенно это актуально, когда действовать приходится за пределами части и вообще, военного ведомства.

Это рассуждение, кстати, распространяется не только на армию. Любой человек на самом деле постоянно находится в таком же положении, только не понимает этого. Мы всё время выполняем приказы своей Судьбы. Кто-то может называть судьбу Кармой или Роком, не имеет значения – дело вкуса. Это точно так же, как в армии, делает нас свободными, но мы, почему-то, не желаем этого понимать и упорно зовем судьбу злодейкой. Позже мы обязательно поговорим об этом поподробней, если не в этой книге, так в следующей.

Как то, я помню, получил приказ занять для нас отдельную комнату в Олимпийском дворце. В том самом, где я когда-то работал от ГПИ. Я обошел все возможные варианты, планировку я хорошо знал. За комнаты там уже шла драка, между заинтересованными организациями, но я нашел одну пустую, как раз в районе того места, где была пропущена колонна при монтаже. В комнате стоял стол, стул и был телефон. Я уселся, позвонил в часть, чтобы присылали людей и новый замок. Заходят двое и, не обращая на меня внимания, ругаются между собой. Один доказывает, что эта комната отдана какой-то спортивной федерации, а второй, что здесь уже расположилось центральное телевиденье. Я дал им время немного спустить пар друг на друга, а когда они стали уже выдыхаться, встал, сделал деревянную рожу и сообщил им, что комната занята нами. Я был не в военной форме, и пришлось показать удостоверение. Особого впечатления это не произвело. Они уже вдвоем попытались наброситься на меня. Я взял телефон, набрал номер нашего дежурного, представился по форме и дальше:

– Так, – говорю, – Лейтенант (такой-то) пришлите мне срочно наряд, тут нужно арестовать двух штатских.

– Ты что обалдел? Какой наряд? – это дежурный мне в трубку.

– Да, с оружием! Жду.

Я повесил трубку и ласково посмотрел на своих оппонентов. Они, конечно, высказали мне, что это произвол и хамство, после чего исчезли тут же. Может быть, это действительно солдафонское хамство, но у меня приказ. А приказ должен быть выполнен любой ценой (в пределах разумного). И потом, я же их не арестовал, хотя мог бы, если б имел пару солдат под рукой.

В саму Олимпиаду запомнилось немногое: пустая Москва, похороны Высоцкого и репетиция открытия Олимпиады.

О смерти Высоцкого все как-то узнали сразу, до того, как в газете появился крошечный некролог. Власти боялись, что похороны его омрачат благостное настроение спортивно-политического праздника. У нас был приказ по его поводу – офицерам было категорически запрещено идти на похороны. Запреты действуют чаще всего в обратном направлении, я, может быть, пошел бы, но тогда у меня еще не прошла обида за сорванный им год назад концерт.

Я тогда еще не знал, что на таких людей как он нельзя обижаться. Это не люди, это природные явления. Никто же не обижается на тучи за то, что они проливают дождь там, где уже идет наводнение, и не дают ни капли дождя на погибающее от засухи поле. Пожалел, что не пошел я уже на следующий день. Кто-то из ребят принес последнюю его пленку. До этого я не слышал, что «купола в России кроют чистым золотом, чтобы чаще господь замечал» и то, что «сколь веревочка не вейся, все равно совьешься в кнут». Последние песни Высоцкого были настолько пронзительны и поистине велики, что впечатление не проходит до сих пор. Я понимаю, что не все со мной согласятся, но с того момента и до сих пор, я считаю, что в России было всего три великих поэта, это Пушкин, Есенин и Высоцкий. Было много хороших поэтов, но все остальные это хорошие, очень хорошие и замечательнейшие поэты, но не великие.