Николай Сиянов - Сувенир из Нагуатмы. Триумф Виджл-Воина

— Кто другие?

— Будто не знаешь? Люди в серых костюмах!

— Давно пора, — сказала она, снимая халатик, присаживаясь рядом.

— Что именно? Закрыть капитану море? Так куда же ему без него — в дворники?

— Определиться тебе пора, вот что, милый.

Я обнял ее, поцеловал.

— Впереди целая ночь, определимся.

— Погоди, — она отстранила меня. — Через несколько суток придем в порт. Побереги себя для другой.

— Ну вот, старая песня.

Она положила руки мне на плечи, смотрела в глаза. Глаза у нее зеленоватые, чуть раскосые, умные. И вообще она умница, не в пример кукле из прошлого рейса.

— Мой милый, — сказала она, глядя мне в глаза, прищурившись. — Ты меня любишь?

— Ну, разумеется.

— А что такое любовь, чем она отличается… ну, например, от похоти, знаешь? Нет? Так слушай, разъясняю элементарно. Любовь — это когда с человеком хочется быть постоянно, связать с ним судьбу, когда больше никого не надо. А похоть — это… когда ты сегодня со мной, а через несколько дней в порту побежишь к другой.

— Не к другой, а к своей законной жене, есть разница. И не побегу. Она сама прибежит встречать.

— Ну? Что из того? Там в порту у тебя начнется любовь, а здесь была элементарная похоть. — Она взяла со стола сигарету; я поднес зажигалку. — Молчишь, капитан?

— Молчу. Давай сменим пластинку.

— И больше не утверждаешь, что любишь свою Лизавету?

— Ошибаешься. Утверждаю по-прежнему.

— Ох, Максимыч… Ответ достоин настоящего мужчины. Я всегда знала, что ты у меня настоящий, милый. Когда любят, готовы ради любимого на все, не так ли?

Она крепко брала меня за горло. Да, я ее любил. Целых шесть месяцев. И сейчас, кажется, не равнодушен, но что из этого? Решено, обговорено: и на следующий рейс вместе, возьму… Какие еще нужны ясности?

— Тогда вот что, — продолжала она. — Хотя погоди… Скажи, милый Максимыч, что тебя не устраивает во мне? Внешность? Характер? Может быть, я дура набитая, с которой стыдно показаться на людях?

— Ни то, ни другое, все мимо! — я снова обнял ее, теперь уже по-настоящему. — Сама знаешь, люблю тебя, как есть, от макушки до розовых пяток; у тебя нет изъянов.

— Прекрасно! — воскликнула она. — Я тоже люблю, даже не представляешь, как я тебя люблю! Все, что было до этого, не в счет, я только с тобой проснулась, узнала, что я женщина. Хочу быть только с тобой, всегда — это ты понимаешь? Всегда, а не шесть месяцев в морях украдкой! — она швырнула сигарету в пепельницу, закрыла лицо руками. — Господи, Боже… Двое любят друг друга, почему же они не вместе? Как понять? Почему через три дня он — в одну сторону, она — в другую?

— Но через месяц или даже раньше эти двое по новой вместе…

— Нет, милый, заблуждаешься. Сильно преувеличиваешь, — она покачала головой. — Это ты так, размечтался. А мы поступим иначе. Хоть ты и железный капитан, но тебе не хватает твердости, вот что. Возьму твое мужество на себя, не против? Ну тогда решено, вот с этой самой минуты я — капитан, а ты — мой помощник, чиф, и ты будешь подчиняться во всем. Слово же мое последнее таково: с пирса домой пойдем вместе. Желательно под ручку и хорошо бы днем, чтобы все видели. Ко мне пойдешь, в мой дом, хозяином, а не квартирантом или полюбовником — что скажешь? Только так и не иначе; того я хочу, и ты тоже, только все боишься чего-то, трусишь… Нет? Ничего не боишься? Опасаешься только, моря закроют? Ну так плевать, не надолго. В парткоме твоем посудят, пошерстят, да что с настоящего мужчины взять? Ты ведь не просто так, а с новой женой, все по закону. У них глаза есть, нету? Не видят, что ты да я— завидная пара, все время вместе? Или не понимают в твоем парткоме, что так лучше, честнее, чем любовь по шесть месяцев при родной-то жене… Или ты, милый, другого боишься?

— Ну-ну, договаривай.

— Понизят в должности — это? Да ведь не ниже матроса! А я и матросиком буду тебя любить, беречь, еще больше даже — слово даю! О, Господи… что держит тебя? Переходи ко мне, живи, видишь, навязываюсь! Слугой стану, рабой, нянечкой, домашним врачом твоим! Потому как лю-блю!

Она сцепила руки за моей шеей кольцом, не вырваться.

— Милый, милый мой дуралей! Тебе такое счастье в руки, а ты артачишься.

— Ты забыла о третьем, — сказал я ей на ухо; мне было не повернуться. — Нам с тобой вдвоем будет недурно, может быть, даже хорошо, но есть третий, которому наверняка будет плохо, больно… а?

— Что ты понимаешь о боли? — шептала она. — Я врач, и я знаю, с болью надо кончать сразу, не позволять стать хронической. Думаешь, твоя жена ничего не видит? Стукачи твои бравые не настучали? Это для нее разве не боль?