Михаил Евзлин: Космогония и ритуал

J. Campbell, Cit ., р. 261.

О равенстве яда и огня ср. сказание о гибели царя Парикшита от яда змея Такшаки, который его с ж и г а е т ( Махабхарата Адипарва , I, 40, 1–4. Перевод и комментарии В. И. Кальянова, М. 1992; далее — МБх I); ср. также миф о Исиде и семи скорпионах: «Тефен (один из семи скорпионов, сопровождающих Исиду. — М. Е .) […] ужалил сына женщины: о г о н ь охватил дом женщины, и не было воды, которая могла бы его потушить (Isi e i sette scorpioni, in: Letteratura e poesia dell'antico Egitto, cit., p. 504). Отсутствие воды свидетельствует о функции яда-огня как некоей абсолютной опасности. Поэтому Брахма одобряет проклятие змей, «видя, что (развелось) множество змей, и желая блага (всем) существам. В самом деле, они ведь снабжены ядом сильного действия, кусаются и обладают большой силой» ( МБх I. 18, 5-11). Неэффективность воды в отношении огня, вышедшего за положенные ему пределы, выявляется в мифе о Фаэтоне, ср. о Юпитере: Но не имел он тогда облаков, чтоб на землю навесть их, / Он не имел и дождей, которые пролил бы с неба (Ovid., Met. II, 309–310). Почему не имел именно в этот „нужный“ момент? По всей видимости, потому что „отклонение“ движения огня-солнца нарушает равновесие действующих во вселенной сил. В этом состоит о п а с н о с т ь огня, поскольку он способен н а р у ш и т ь установившееся равновесие. По этим причинам, как можно предположить, Брахма санкционирует проклятие змей (сожжение их на жертвенном огне), поскольку развелось множество змей, что можно интерпретировать как нарушение равновесия по причине выхождения огненного элемента из назначенных для него пределов, вследствие чего происходит превращение огня в яд — слепую силу разрушенья .

«Зачем же ты сейчас проявил такую поспешность, о брахман?» (МБх I, 7, 1-11).

Отметим еще раз важность определения содержания ритуала космологической эпохи, даваемого В. Н. Топоровым: «Ритуал, имеющий дело с непрерывным (с тем, что „не организовано“, по-своему хаотично), фактически работает (ср. „делание“) с Х а о с о м, который непрерывен и лишен организации» ( О ритуале …, цит., с. 43). Таким образом, жрец, который исполняет ритуальные действия, входит в н е п о с р е д с т в е н н ы й контакт с х а о с о м. При этом необходимо помнить, что он находится в непосредственном соприкосновении также и с „остаточным хаосом“, который представляет деструктивный элемент, обнаруживший вполне свою „ядовитость“. Поэтому деятельность жреца состоит не только в „организации“, но также (а может быть, прежде всего) в противодействии этой „остаточной“ деструктивной стихии. В приведенных данных из МБх I подчеркивается, как нам кажется, именно эта антихтоническая функция жреца с указанием о п а с н о с т е й, с ней сопряженных. Определение В. Н. Топорова функции ритуала (и соответственно — жреца) важно не только для более глубокого понимания значения и содержания ритуала, но и вообще религиозного развития человечества как объективного онтологического движения .

Об этой „причастности“ свидетельствует следующее предупреждение Винаты Гаруде: «Среди всех существ лишь брахмана не должно убивать, ибо он подобен о г н ю. Брахман, когда р а з г н е в а н, становится как о г о н ь или с о л н ц е, как я д или м е ч» ( МБх I, 24, 2–4). На вопрос Гаруды, как отличить брахмана, Вината отвечает: «Ты должен, о сын, признать за лучшего из брахманов того, кто, войдя в твое горло будто проглоченный крючок удочки, будет ж е ч ь тебя, как древесный уголь» ( Там же ).

Агни отвечает ракшасу: «Боюсь неправды и проклятия Бхригу» ( МБх I, 5, 26).

Ср. мифы об огненной утробе хтонических чудовищ.

Примеры амбивалентности огня многочисленны. В МБх I она выявляется главным образом в представлении об огне как рте богов и предков и яде , ср. сожжение дерева Такшакой: «И укушенное им то дерево, о величественный, пропитавшись я д о м ядовитой змеи, мгновенно з а п ы л а л о со всех сторон» ( МБх I, 39, 14–15). Огонь как жертвенный и священный является единственным средством для противодействия огню как яду. Ср. змеиное жертвоприношение: «Страшные, полные яду, подобного разрушительному о г н ю в конце юги, они были сожжены во время жертвоприношения сотнями тысяч. Другие были с огромными телами, обладали страшной силой, были величиной с вершину горы, длиною в йоджану и длиною в две йоджаны, могли изменять свою форму по желанию и двигаться повсюду, куда ни пожелают, — все они обладали я д о м, подобным п ы л а ю щ е м у о г н ю и были с о ж ж е н ы там при великом жертвоприношении, пораженные возмездием Брахмы» ( МБх I, 52, 18–20). Огонь жертвенный, с в я щ е н н ы й противостоит здесь огню х т о н и ч е с к о м у (змеиному, ядовитому). Это „противостояние“ обращает нас к Гераклу, который побеждает пожирающий его хтонический огонь при помощи священного (жертвенного) огня самосожжения. В греческом „варианте“ противостояние проходит через т е л о героя, который одновременно — и „субъект“ и „объект“ жертвоприношения.