По настроению, по замыслу, по внутренней наполненности стихи продолжают цикл картин Рериха с названиями, которые характеризуют их больше, чем любое описание: «Звезда Героя», «Звезда Матери Мира», «Звездные руны».
Сверкающее звездное небо в сердце человека вселяет восхищение и оптимизм: «…в самые трудные дни один взгляд на звездную красоту уже меняет настроение; беспредельное делает и мысли возвышенными».
«Стучится вестник, и чем необычнее час, тем трепетнее ожидание». Но получить весть не так просто. Для этого надо быть бдительным к любым явлениям жизни. Для этого должно напряженно вслушиваться в звучащие дали.
В жизни так много чудесного.
Каждое утро мимо нашего берега
проплывает неизвестный певец.
Каждое утро медленно из тумана
движется легкая лодка и
всегда звучит новая песнь.
И так же, как всегда, скрывается
певец за соседним утесом.
И нам кажется: мы никогда
не узнаем, кто он, этот
певец, и куда каждое утро
держит он путь. И кому
поет он всегда новую песнь.
Ах, какая надежда наполняет
сердце и кому он поет?
Может быть, нам?
Действительно, кто и как может вычислить то радостное мгновение, когда постучится вестник? «Должен ли он найти вас на башне, или должен найти в катакомбах — вы не знаете этого, да и не должно знать, ибо тогда нарушилась бы полная готовность. Будьте готовы».
Весть может прийти отовсюду, да и вестник может быть самым неожиданным. Поэтическому воображению художника он иногда рисуется огненным гонцом, встающим на столбах света. Он может явиться торжественным посланцем с драгоценным подарком от Владыки («Эй, вы, уличные гуляки! Среди моего ожерелья есть от Владыки данный мне жемчуг!»). Но он может оказаться ничем не примечательным человеком, и тогда его нужно отличать от других людей не по одежде, но по огненным глазам, наэлектризованным мыслью.
"Сердце звучит на все необычное и крепко врезает эти многоценные печати в сознание. Когда же мы видим далекого путника на безбрежной, снежной равнине, нам думается, что не случайно и не бесцельно совершает он трудный путь.
Наверно, он несет важную новость; и ждут его те, кто поймет знамение будущего".
Рерих как бы раскрывает смысл знаменитой восточной поговорки: «Если надо — и муравей гонцом будет». Важен не муравей, важна весть, важно услышать и понять сердцем творческий зов жизни. А «вестник даже в одежде телеграфиста уже нечто особенное».
Образ вестника — один из самых любимых образов Рериха. Он заставляет обратиться к его биографии, ибо слова «гонец» и «вестник» выражают существо его творческой устремленности, его жизни, в которой главным мотивом звучало не "я" и «меня», а «через меня». Именно так и воспринимали Рериха его современники. В биографическом очерке о художнике Всеволод Никанорович Иванов пишет:
"И не себя ли… чувствует гонцом и Рерих, когда он идет по миру, пересаживаясь с корабля на поезд, с поезда на автомобиль, подчас рискуя своей собственной жизнью? Какая неслыханная сила влечет его за собой, толкает, заставляет обращаться к миру со своими потрясающими душу картинами, со своими глубокими проповедями?..
Это — и есть подвиг. Это — требование подвига. Это — сознание необходимости подвига для всего живущего, сознание его неотвратимости, необорности… Из России несет Рерих этот зов, из той удивительной России, в которой всегда главным вопросом человеческого существования было:
— Как жить, чтобы святу быть?
5
…Вестник,
мой вестник. Ты стоишь и
улыбаешься. Нет ли у тебя
приказа лечить несчастье улыбкой?
Собственно, вопрос заключает в себе утверждение и приказ (если уж таким словом назвать пришедшую весть), это «приказ, выводящий из сумерек, — РАДУЙСЯ». Нет и не может быть такого положения, в котором бодрый человеческий дух не разглядел бы просвета.
"Каждая радость уже есть новый путь, новая возможность. А каждое уныние уже будет потерею даже того малого, чем в данный час мы располагали. Каждое взаимное ожесточение, каждое рощение обиды уже будет прямым самоубийством или явною попыткою к нему.
Окриком не спасешь, приказом не убедишь, но светлое «радуйся» истинно, как светильник во тьме, рассеет все сердечное стеснение и затемнения".
В то время, когда писались эти строки, среди части творческой интеллигенции Запада, так или иначе заблудившейся в сумерках буржуазного мира, растерявшейся на трудных путях земных, распространилось настроение, которое Горький ядовито и метко окрестил «космическим пессимизмом». Отношение Рериха к действительности, к процессам, преобразующим ее, можно назвать прямо противоположными словами: космическим оптимизмом. Радость, убежденная и воистину всеобъемлющая, одухотворяет его творчество.
Читать дальше