Сборник - Идрис Шах – вестник суфизма

Правда, он слышал только то, что хотел слышать, что совпадало с его собственными философскими идеями. Он отвергал мистическое значение, которое суфии придавали числам, но сразу принял как неопровержимый факт существование телепатического взаимодействия, которое рождает огромный внутренний потенциал. Это подпитывало его теорию о том, что поэту нужна муза, которая будет подпитывать его поэтический талант, и вместе они будут мощной силой. Муз могло быть несколько – поэзия не терпит однообразия.

В своем обширном предисловии к первому изданию книги Шаха «Суфизм» Грейвз выделил в суфизме именно то, что было для него значимым, например то, что поэтическое озарение приходит одновременно с любовью, а от поэта требуется безграничная преданность музе (даже если она ведет себя жестоко или неразумно). Грейвз процитировал слова Ибн аль Араби, испанского араба из Мурсии, «которого суфии называют своим Мастером Поэзии»:

Он сравнивал эту любовную лирику с провозглашением культа Девы Марии, отмечая, что Богоматерь больше всего почитают в странах, где общины суфиев наиболее влиятельны.

Идрис Шах постепенно становился для Грейвза непререкаемым духовным авторитетом, и через некоторое время Роберт стал настойчиво рекомендовать своим друзьям и знакомым во всем советоваться с Идрисом. Поэт искренне считал, что все его друзья просто обязаны разделить его увлечение суфием и советы Шаха будут им всем только во благо. Но, к сожалению, к нему не все прислушивались, его соседи с улыбкой признавали, что афганец учтив и приятен в общении, но они отнюдь не считают его великим мистиком, как его всем описывает Роберт. Все уже привыкли, что Грейвз возвеличивает всякого, кого любит в данный момент.

Грейвз, веривший в силу талисманов, считал, что Идрис приносит ему удачу одним своим присутствием. Стоило ему по приглашению Грейвза приехать на Майорку, как к поэту вернулась одна из его любимых муз, которой он посветил прекрасный цикл любовной лирики.

Даже термин «барака», который объяснил ему Шах, он истолковал по-своему: он всем рассказывал, что любовь между ним и его музой имеет бараку, и надеялся, что какой-нибудь из его амулетов тоже ею обладает. Грейвз восхищался обоими братьями Шах и с восторгом принял подарок, преподнесенный ему Омаром Али Шахом, написавшим несколько книг по суфизму и возглавлявшим несколько суфийских групп в Латинской Америке, где он был очень популярен.

Омар предложил Роберту Грейвзу издать спорный перевод Хайяма, который в этом издании преподносился как великий шейх суфиев. А новизна и даже сенсационность этой книги были в том, что она, предположительно, основывалась на неизвестной доселе рукописи Хайяма.

В конце 1966 года Грейвз лежал в госпитале, поэтому он посчитал бесценным подарком и лучшим лекарством подаренный ему Омаром Шахом рукописный текст рубайята Хайяма, якобы относящийся к XII веку. По словам Омара, этот текст принадлежал их прадеду Джану Фисхану Хану и бережно передавался из поколения в поколение. Причем оригинал он не может предоставить, так как это семейная реликвия необыкновенной ценности – священная драгоценность, но может передать Роберту стихи, переписанные им от руки. Грейвз мог бы сделать прекрасный перевод Хайяма – лучший из изданных.

Грейвз поверил Омару и взялся за чтение рукописи.

Стихи были великолепны, единственное разочарование, которое постигло Грейвза в работе над этим замечательным поэтическим текстом, было то, что та благородная любовь, которую древний поэт чувствовал к своей знакомой из Шираза, оказывается, была только дружеской и никаких плотских отношений между ними не было. А Грейвзу так хотелось провести аналогию между чувством Хайяма и своей любовью к леди А.! Это «разочарование» очень ярко обрисовывает поэтическую натуру Грейвза.

Омар объяснял Роберту, что предыдущий перевод Хайяма (сделанный Эдвардом Фитцджеральдом) был абсолютно неверен, так как была нарушена последовательность четверостиший, которые должны идти в строго определенном порядке. Именно в этом порядке будет особенно сильным их воздействие, предусмотренное суфием для снисхождения на читателя необычного откровения. К тому же требовалось подчеркнуть истовую религиозность Хайяма, которого западные переводчики представляли атеистом.