Дионисий Алферов - Евангельские идеалы и исторические реалии церковного пути

Поздневизантийское православие оставило нам одну меру борьбы не только с еретиками, но даже с теми, кто окажется несогласным в частных и поздних вопросах богословия или предания. Эта мера – высшая. Анафема. Промежуточных мер воздействия нет. Синодик недели Православия со списком всех анафем разбух до невероятности. На любого говорящего и пишущего при желании можно что-то найти. (Уточним, что в Русской Церкви в неделю Православия читается лишь около десятка анафематизмов на самые грубые ереси.)

Это ли эталон Православия?

Этим ли принципом руководствовались великие Отцы IV–VII веков?

Этот ли принцип поддерживал древнее церковное единство?

Как радовались святые Отцы (например, Златоуст во множестве своих слов), как радовались церковные гимнографы – по сути, все песнописцы, чье авторство мы можем проследить по богослужебным книгам, – как радовались они тому, что мы, бывшие язычники, потерянные овцы – найдены, мы, дикие розги, привиты к природной маслине. Языцы восплещите, евреи восплачите, – вот гимн преп. Андрея Критского в день Преполовения Пятидесятницы. В нем не ненависть к иудейству. В нем – радость о том, что на Своем пиру Отец дал место всем, кто почтит верою и любовью брак Его Сына.

Старая притча на новый лад.

Жил-был пастух. У него было сто овец. Как-то одна из них незаблудилась, а 99 пропали. Пастух говорит: я пойду их искать. Овца визжит, словно ее режут: «Нет, не ходи, они сами ушли, они сами должны вернуться, они еретики!»

Скорректируем цифры.

В мире около двух миллиардов человек (на 2000 год) относят себя к христианам. Из них православных, вместе с монофизитами и несторианами, только десятая часть – около 200

миллионов. Из них неофициальных православных, вместе взятых – наверное, тысячная часть.

Сколько человек, примерно, в нашей церкви?

Мы застали христианский мир разодранным.

В древние времена 95 овец у Пастыря составляли видимое церковное единство. И только пять паршивых овец, выскочек, сделались упрямыми злыми козлищами, бодались и брыкались, никак не желая возвращаться к общему стаду. Их не вернешь ни на плечах, ни дубиной. Со временем процент козлищ, может быть, мог и нарастать, откуда же мы можем такие вещи знать точно?

Можно ли святоотеческие мерки отношения к ним переносить на сегодняшний день, когда расколы и разделения исчисляются веками? Множество христиан, с которыми мы разделены, начали с того, что разорвали с теми, кто сам порвал с отцами нашими.

Мы пришли к разбитому церковному сосуду. Не к разбитому даже, а к мелко раскрошенному. Там же, где сохранилась видимость единства, она хранится недопустимо дорогой ценой. Половина всех христиан в мире объединены под главенством Римского папы, «викария Христа». Можно ли православным дать такую цену за церковное единство? Ведь это объединение не в Самом Христе, а в его «викарии». Под московским патриархом тоже много людей. Какой ценой найдено это единство? Кем построена, чем скреплена и как поддерживается эта единая система? Разве Святым Духом? Все знают в глубине души, что нет, что лучше всего единит не подлинное единодушие, а вялость, безразличие, привычка следовать за большинством и начальством и глубокая житейская связь с организацией, с системой. Если православные люди не выходят из официальной патриархии, то вовсе не потому, что им все там нравятся и что они ее любят. Просто понимают, что идти-то особо некуда, к тому же и рвать все скрепляющие связи очень тяжело.

В итоге, нас, неофициальных православных юрисдикций сейчас уже не меньше, чем протестантских номинаций. Если искать единства не под авторитетом папы и не по приказу Политбюро ЦК КПСС, то такого единства найти не удается.

Пятьдесят лет бился над проблемой христианского единства экуменический Совет, да так ничего и не добился. На встрече со студентами Московской Академии и Семинарии в 1990-х годах генеральный секретарь ВСЦ Конрад Райзер признал, что единство христиан может быть только даром Божиим. Странно, однако, почему он не сделал вполне логичный отсюда вывод и не распустил свой ВСЦ, как такое собрание людей, для которого не остается больше предмета и цели деятельности. Ведь дар Божий нужно смиренно ждать, а не пытаться его сделать своими руками.

Но вопрос совсем в другом.

Разве обстановка всеобщего разброда разрешает нам быть чванливыми и нетерпимыми друг к другу? Если пленение Церкви политическими нехристианскими силами или богословский папизм мы признаем недопустимой ценой за приобретение христианского единства, то чисто иудейское презрение ко всем неправославным и прочим православным, не принадлежащим к нашей группе, – не слишком ли это дорогая цена за какую угодно догматическую или каноническую чистоту?