Евгений Поселянин - Идеалы христианской жизни

Детскому возрасту, конечно, непонятны разные догматические тонкости, которые им совершенно излишне и объяснять. Но в детях надо внедрять живое чувство к Богу – чувство, что есть высшее, всемогущее, прекраснейшее Существо, Которому все открыто, Которое всегда готово выслушать человека и откликнуться ему.

И пусть сперва ребенок обращается к Богу со своими детскими, с виду пустыми и ничтожными, просьбами; это и есть та простая и непосредственная вера, та крепкая вера в Него, которая потом, конечно, с созреванием человека, примет иной оттенок.

В одном из благоухающих созданий русской литературы, принадлежащем перу человека, который, к сожалению, потом изменил Христу, в «Детстве и отрочестве» графа Л. Н. Толстого, есть прекрасное описание детской молитвы, как, стоя в своем халатике, он молится о папеньке и маменьке и вспоминает тут разом о всех людях, кто ему дорог в его детском мирке, и тут же просит, чтобы завтра была хорошая погода и чтобы можно было идти гулять.

В «Войне и мире» брат и сестра Ростовы взрослыми вспоминают, как детьми они молились, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на мороз смотреть, не случилось ли этого чуда по их молитве.

И вот когда Николай, уже офицером, молился однажды, чтобы Бог помог ему выпутаться из одного очень сложного и тягостного положения, во время самой его молитвы он вдруг получает письмо, которое нежданным и наилучшим образом все устраивает.

Детская безотчетная молитва со странными своеобразными просьбами обращается в сознательную молитву зрелого возраста.

В деле воспитания детей очень важно окружить их атмосферой веры и привить им добрые благочестивые навыки.

Вера искренних людей подчиняет себе других, невольно передается, перенимается, особенно в детском восприимчивом возрасте.

Я знаю одну семью, где при детях прожила с год бонна, русская девушка из Калуги, очень набожная. У нее в комнате висели у кровати образки, привезенные ею с собой из Калуги. Она постоянно говорила детям о Божественном. Не отлучаясь от детей весь день, она, и в будни часто бывая в церкви, рано подымалась, чтобы идти к заутрени и ранней обедне. От нее дети услышали в первый раз имена многих святых; она им рассказала о Саровской пустыне и о великом старце Серафиме, кормившем из своих ручек медведя, об Оптиной и ее старцах. Всякое утро после общей молитвы она поила детей натощак из маленькой рюмочки святой водой и давала им по кусочку тех просфор, которые приносила с собой из церкви.

Всего год провела она в этой семье, так как служила для того, чтобы скопить себе на приданное – в родной Калуге ее ждал жених.

Но след, оставленный ею и церковной ее жизнью в душе детей, был глубок и не изгладился во всю их жизнь.

В этой же семье летом дети гащивали в большом имении у пожилой тетки, не вышедшей замуж. Она была тоже женщина набожная и церковная, и такими же были служившие ей женщины.

Когда дети приходили по вечерам прощаться с тетушкой, они неизбежно заставали у нее старую ее ключницу, полуглухую старушку, с семи лет служившую при господах.

В это время происходило всегда обсуждение, за кого подавать на завтрашнее утро за ранней обедней просфоры и кого поминать за панихидой.

Старушка-ключница всякий день бывала у обедни и ежедневно подавала поминовенные просфоры «о здравии и за упокой». Часть имен, ближайших родных, поминались ежедневно, а часть – в известные дни – дни именин, рождений и смерти: все эти памятные дни у госпожи ее были аккуратно записаны в особую книгу.

Зимой иногда тетушка брала с собой одного из маленьких племянников, обнаруживавшего особую набожность, с собой в Троицкую лавру под Москвой, где у нее были схоронены родители.

Дети знали о лавре и о преподобном Сергии с первых сознательных лет своих. У них была старая бабушка, доживавшая свой век на окраине Москвы, неподалеку от женского монастыря, где ждал ее последний приют. Ежедневно старая раскормленная лошадь, которой правил старый почтенный кучер, привозила в просторных дрожках или низких санях бабушку к монастырскому собору. Отсюда, отстояв обедню, она, опираясь на клюку, медленно шла своим старческим шагом к «могилкам» – мужа, незамужней дочери и сына, умершего мальчиком, соединения с которыми она покорно ждала в своей тихой и ясной старости.

По большим праздникам, несколько раз в год, ее старший сын привозил своих детей к матери, и в жарко натопленных маленьких и низких уютных комнатах, уставленных тяжелой семейной мебелью, устраивался обед.