Игорь Вязовский - Ищите и обрящете. Рассказы о вере и жизни

16 июля вместе с сестрой я попал в немецкую облаву… Нас погнали на Запад. Разместили в Эстонии в лагере Палдиск».

Митрополит ИОАНН: «В октябре 1944 года меня призвали в армию. Я успешно прошел комиссию, был зачислен в одну из частей Советской Армии и ожидал повестки на отправку. Ее принесли поздно ночью. Батюшка благословил меня небольшой иконочкой с изображением Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.

И я отправился в путь. Подошли к военкомату, но двери оказались запертыми. На наш стук вышел дежурный и объявил, что ему ничего не известно. Мы думали, что с повесткой кто-то злостно пошутил, и отправились домой. Но через три дня за мной явились шесть крепких парней и под конвоем повели в военкомат. Там меня объявили в дезертирстве и посадили в камеру. На допросе я пытался объяснить, что происшедшее – просто стечение обстоятельств. Не знаю, что мне помогло тогда: мои ли уверения или молитвы ближних».

Из проповеди о. Василия:

«Нашу веру убивали, но не добили. Уничтожали, но не уничтожили. Эта безбожная власть коммунистов, комсомольцев-добровольцев, отрядов СМЕРШ – эта власть выгнала в 1976 году меня за проповеди из Никольского собора. Но я не боялся. Я требовал от людей, чтобы они жили во Христе, любили и посещали храм, исповедовались, молились, жили по нравственным законам нашей Христианской жизни. Меня вызывали уполномоченные и кричали: «Что ты там учишь?! Говори, какая была Казанская, какой это праздник и Аминь! Куда ты лезешь со своими проповедями?! К какому Богу зовешь?! Откуда ты взял, что время наше трудное? Да, если и что не так – это не твоего ума дело! Понял?!» А в Кировском райисполкоме мне вообще сказали, что меня надо расстрелять».

Так различны эти судьбы, и так едины – в одной судьбе России. Недавно я встретился с о. Василием. Только что кончилась поздняя обедня, отслужили панихиду, мы уединились в приделе храма. Около часа продолжался наш разговор с батюшкой, а там, за дверью, его терпеливо ждали люди. Уставшие после службы, они не расходились, смиренно ожидая своего духовного отца. И как-то неловко мне было во время нашего разговора, хотя я твердо знал, что все написанное и сказанное батюшкой эти люди прочтут с благодарностью. И снова я расспрашиваю про владыку Иоанна…

– Когда он стал владыкой, еще в Куйбышеве, дело у него пошло очень хорошо. И церковное, и административное, – вспоминает батюшка. – У него были прекрасные связи, дипломатические способности. Он очень хорошо умел ладить с властью. У него был опыт понимания жизни изнутри. Он как-то находил ключик к сердцам всех коммунистов. Некоторые из них в душе верили в Бога, поддерживали его. Дело у него пошло. Когда его назначили сюда после митрополита Алексия, мое мнение таково, что для него это было непосильное бремя. Он был молитвенником, старцем, хорошо говорил проповеди, давал прекрасные наставления, и чисто по административной части эта епархия ему была не по силам…

Он писал книги. У него было не то окружение. Многие люди искали свою, чисто практическую выгоду. Отголоски этого и сегодня звучат в ряде газет. Не стремление помочь православию, помочь России, нашему городу движет этими людьми. Они расшатывают основу православия, убеждая, что оно, якобы, нуждается в корректировке. Они не знают, что такое духовная жизнь. У нас сейчас часть духовенства 70-х годов – бывшие комсомольские работники, обкомовцы, преподаватели вузов хотят переделать Россию-Мать. Не время, не то время. Надо воцерковляться в общем, народном масштабе. Надо принести покаяние, которое ждет от нас Господь. Каждому начать с самого себя, на том месте, на которое тебя поставил Бог. Но мы не готовы ни к покаянию, ни к обновлению. Не готовы осознать, зачем нам были даны эти страшные 80 лет советской жизни. Помните, как покаялся русский народ в 1612 году?! Тогда на Соборе выбирали Царя… Им стал тогда Михаил Романов.

Митрополит Иоанн: «Святое дело требовало сугубой подготовки: рабочим заседаниям Собора предшествовали три дня строгого поста по всей России. Ради полноты и строгости покаяния пост был наложен даже на грудных младенцев и домашнюю скотину. Поэтому, по словам современников, благоговейная духовная внутренняя тишина сопровождалась одновременно горьким детским плачем и стенаниями животных, как бы подчеркивая всеобщность раскаяния.

Московский Собор, разрешая вопросы, казалось бы, практической политики, на самом деле был поиском русскими людьми общего чаяния…»