Архимандрит Эмилиан Вафидис - Жить в присутствии Бога

Так человек становится бесноватым, скитающимся по пустыне. Бог не может ему помочь, потому что не отнимает у человека дара самовластия, который дал ему, пусть этот человек и не пользуется им как должно. Бог дал человеку дар, который Он никогда не возьмет обратно, не может отнять этот дар и кто-то другой. Ты можешь плакать о человеке, страдать, молиться о нем, умолять его, падая ему в ноги. Но если он сам не захочет встать, если не будет иметь внутреннего побуждения, горячего расположения к этому, если он не возжелает освободиться от власти греха – единственного владыки, который им управляет, – то ты не сможешь сделать для него совершенно ничего. Твои слезы, труды, страдания – все пропадет даром. Если уж крест Самого Христа не может помочь ему, то тем более человек. Ничтожные попытки собрата не помогут ему стать выше себя самого [1, 254–255].

Есть такая поговорка: «Привычка – вторая натура», что она означает? По существу, в этой поговорке два смысла. Прежде всего, мы, люди, так сильно любим свои привычки, что не хотим от них отказаться. Нельзя говорить, что привычки не меняются. Мы сами любим свои привычки, всячески их защищаем, жить без них не можем: скорее согласимся умереть, чем расстаться хоть с одной своей слабостью. Понаблюдаем за собой: если кто-то захочет повлиять на наше мнение или суждение, изменить заведенный нами обычай, мы немедленно начнем раздражаться. Мы теряем мирное расположение духа, потому что любим свои привычки, а не потому что не можем себя изменить. Но неужели ложно слово Священного Писания, которое утверждает, что и престарелый Никодим, и кто угодно другой может измениться, родившись снова в Крещении? Сердце новое дает нам Бог, – возглашает пророк (Иез. 36, 26), дает новую жизнь нашему уму, внутреннему существу, и так мы обновляемся с каждым днем (см. 2 Кор. 4, 16). Значит, человек способен измениться.

Каждый человек обладает теми или иными душевными свойствами. От природы человек бывает общительным, вялым, сообразительным, простодушным, живым, серьезным, с теми или иными достоинствами или недостатками. Конечно, в человеке могут происходить перемены, например, какие-то черты его характера совершенствуются, проявляются в большей или меньшей степени. Но полной их перемены не бывает. Душевные свойства – дар Божий. Они помогают нам преуспеть и, обращенные на служение Богу, привлекают к нам Его благодать.

Говоря о неизменяемости человеческих привычек, мы подразумеваем или то, что люди сами не хотят меняться, или то, что речь идет о неизменяемых природных свойствах человека. На пути нашей духовной жизни эти свойства нам не препятствуют. Они – поле, которое мы должны возделать. Будем заботиться не о том, чтобы их изменить, а о том, чтобы приносить их на служение Богу. Я принесу свою радость, ты – сообразительность, другой – образованность. Но все наши способности, какими бы хорошими они ни были, – ничто, а потому я должен приносить их Богу, осознавая, что приношу всего лишь сор. Только так я могу преуспевать в жизни по Богу.

Привычки, в особенности духовные, не меняются только потому, что мы сами этого не хотим. Мы «пришиваем» их к нашей душе той самой, упоминаемой в Евангелии, огромной иглой, в которую пройдет «верблюд» – толстая веревка, канат нашей воли.

И поскольку мы знаем, что человеку измениться крайне трудно, то будем поступать мудро – не будем желать изменять других, но станем меняться сами [3, 77–79].

У новоначального нет ощущения сладости и красоты Бога. Это для него пока что мечта, сновидение, а вот страх Божий может быть у всякого. Всякая душа чувствует, сколь велик и страшен Бог. Всякого человека охватывает трепет, когда он думает о неприступности и небесном величии Бога. Нет человека, который не боялся бы Бога в трудный момент своей жизни, даже в том случае, если он кажется неверующим.

Имеется в виду, конечно, не вложенный в природу человека страх, но добровольный страх любви, благоговейный трепет перед Богом. И когда мы говорим о том, что страх Божий есть у всякого человека, то имеем в виду чувство величия Бога, перед Которым не может остаться в живых никакая плоть (см. Втор. 5, 26) [1, 43].