Михаил Аксенов-Меерсон - Империй призрачных орлы. Как русская епархия в Америке послужила фактором в развязывании Первой мировой войны

«Совестно утруждать Ваше Императорское Величество посреди многих забот и занятий еще новым чтением. Но почитаю нелишним представить Вам полученное мною вчера письмо священника Наумовича, в нем выражается поистине отчаянный вопль русского населения в Галиции о безысходном положении их в борьбе с польским правительством, которому предала их Австрия. Наумович, недавно перешедший из униатства и порвавший все связи с Римом – человек почтенный и служит… действительно лучшим представителем лучшей части русского населения в Галиции…»

Наверху этого письма Александр III подписал синим карандашом:

«Чрезвычайно больно и грустно читать его письмо.

Авось даст Бог и нам и им светлый день когда-нибудь». [81]

Так впервые на языке российского государства было отождествлено понятие русина (в случае с Наумовичем, перешедшим в православие) с «русским» в качестве «великоросса», подданного империи.

Несмотря на то что сам Наумович после тюремного заключения переселился в Россию, далеко не все москвофилы были готовы ему последовать, привыкнув к либеральным порядкам Габсбургской империи. Сам Наумович избирался в венский парламент и галицкий сейм. Добрянского, начиная с 1850-х годов, несколько раз избирали в венгерский парламент, хотя венгерское правительство и отнимало у него мандат, боясь его политической программы и настойчивости. Добрянский предлагал разделить Венгрию на пять национальных округов: русинский, сербский, немецко-венгерский, румынский и словацкий. Но парламентская система, которую так критиковал Победоносцев, свое дело делала. Когда в 1865 году Добрянский был избран в третий раз в парламент, правительство все же было вынуждено признать его мандат, и в течение четырех лет он выступал с его трибуны, пока в 1869 году его снова не лишили мандата по обвинению в панславизме. [82]Очевидно, что при всем сочувствии к деятельности Добрянского в России, в ней бы он не мог получить депутатских полномочий в принципе, – за отсутствием парламентской системы. И русинская общественность это более или менее понимала.

Арест Наумовича, Добрянского и других деятелей прорусского клуба привел к закату всего этого москвофильского движения среди русинов в Старом Свете. До обращения униатов-иммигрантов в Америке в православие русины в Австро-Венгрии именно в качестве униатов не привлекали к себе особого внимания в России. Прежде всего, они сами давно уже свыклись со своим церковным положением. Уния была сконструирована таким образом, что ни по обрядам, ни по образу жизни – то есть именно по тем сторонам, с которыми имеет дело простой мирянин на уровне приходской жизни, не отличалась от православия. Римскими были богословие, семинарии, каноническое право и церковноначалие, то есть униатская иерархия, подчинявшаяся Риму. Ни с тем, ни с другим простой верующий, малообразованный или вовсе неграмотный, в своей повседневной церковной жизни дела не имел. Более того, это положение продолжалось веками и уже вошло в плоть и кровь местного населения: так оно его ощущало, когда находилось на политической территории Речи Посполитой, а затем на территории Польши; таковым это церковное положение и осталось, когда после раздела Польши эта территория с русинами отошла к Австро-Венгерской империи.

Уния была данностью и таковой могла бы остаться и в условиях американской иммиграции русинов, если бы в Америке было такое явление, как католичество византийского обряда, и если бы католическая Церковь в Соединенных Штатах обладала властью насильно удержать униатов в подчинении. Но ни того ни другого не было, а американский образ жизни, с его конфессиональной раздробленностью и общинами по этническому принципу, способствовал автономии и сепаратизму. Униатские приходы могли с легкостью переходить в состав русской епархии потому, что никто не был в силах их от этого удержать, а самому американскому государству до этого не было никакого дела. В конце XIX века в Америке даже образовалась многотысячная епархия польских старокатоликов во главе с собственным епископом-поляком, то есть «польская католическая» церковь, независимая от Папы Римского, – явление, которое в самой Польше было бы немыслимо.

Также и «русскость» австро-венгерских русинов, вступивших в состав русской епархии в Америке, мало имела общего с русскостью подданного Российской империи. К тому же эта русскость по существу ни политически, ни культурно русинов ни к чему не обязывала, кроме сентиментальной приверженности к своим же исконным православным обрядам, теперь уже не связанным с подчинением Риму. Перейдя в русскую епархию в массовом порядке, эти приходы, разбросанные по огромной территории, не столько подчинялись директивам епископа, как явствовало из признаний архиепископа Платона, сколько навязывали епархии свои собственные традиции и образ жизни, точнее, жили тем же укладом, которым жили веками и до этого, с поправкой на постепенную ассимиляцию в американском обществе. Именно свобода, царившая внутри русской епархии на огромной американско-канадской территории, и привлекла русинов с самого начала в православие из католичества с его жесткой дисциплиной. Американские католические епископы, в основном ирландского происхождения, на своем съезде в Чикаго в 1893 году решили применить собственные стандарты к католикам византийского обряда, то есть просто перевести их на униформный латинский обряд, «поскольку возможная потеря немногих душ греческого обряда несоизмерима с тем благословением, которое приносит дисциплинарное единообразие». [83]