Евгений Поселянин - Душа перед Богом

И вот Пасха пришла…

Она пришла в тишине задумчивой, сосредоточенной ночи, где ее ждали замиравшие сердца. Пришла при тихом шорохе последних тающих в низинах и оврагах снегов при сладком журчанье освобожденного ручья, при мягком всплеске разлившихся вод под последней уплывающей вдаль льдиной…

Она пришла – и загудели разом от сердца к окраинам, от Москвы до Архангельска и Крыма, от Питера до Амура и от окраин к сердцу – все бесчисленные колокольни, все серебристые колокола, какие только повесило во славу Божию и к пробуждению народному православное усердие. Село откликнулось ближайшему селу, села городам, – всё слилось в одном перезвоне, и в этих ликующих звуках, несущихся над простором земли Русской, слетели на землю ангельские лики – проповедовать Воскресение Христа.

Нет, я думаю, места в мире (кроме, конечно, Иерусалима), где пасхальная полночь торжественнее, сильнее вас захватывает, чем в Москве, в Кремле… Часов с семи понемногу начинает затихать жизнь громадного города. Еще кое-какое движение заметно в пунктах, где торгуют съестными припасами, и особенно у булочных: спешно разбирают оставшиеся куличи и пасхи. К большинству церквей пристроены парусинные палатки, где будут святить, «розговень». Постепенно закрываются последние лавки, и движение стихает, падает. Город погружается в задумчивую тишину.

Я любил в эту пору бродить по Москве, по знакомым улицам и совершенно мне не известным кварталам, заглядывая во все встречавшиеся по дороге церкви, где пред плащаницею горели свечи. Пусто, полутемно бывало в церквах; казалось странным услышать слово. Великий Мертвец безмолвствовал – и всё молчало с Ним. Но в этих притаившихся переулках, с длинными заборами садов, за плотно прихлопнутыми воротами и запертыми калитками, за немыми стенами домов я чувствовал жизнь, сильную, бодрую. Только и она притаилась, как всё в этот вечер, и ждала, ждала…

Я возвращался обыкновенно домой через Кремль, где около соборов дремали кучки заранее забравшихся сюда богомольцев.

Вот уже темно. Девять, десять, одиннадцать… Пора в Кремль.

Он горит огнями. Его стены и башни унизаны электрическими искрами и в темноте кажутся сказочным городом, в котором огненным столпом встает Иван Великий. По всему Кремлю колышутся народные толпы, особенно же тесно на площадке между Успенским, Благовещенским и Архангельским соборами и по решетке на окраине холма, смотрящей на Замоскворечье. Здесь – прекрасный вид на лежащие там, низко, пол Москвы, с ее множеством церквей, с дальними, на самом краю города, монастырями, с белой, золотокупольной громадой ярко освещенного храма Спасителя.

На площади между соборами смешение всех сословий.

Рядом с чуйками приехавшие на праздник из Петербурга гвардейцы и нарядные дамы.

А время всё ближе к полуночи. Осталось всего несколько минут. Проходят и они. Обе стрелки, часовая и минутная, совпали на черном циферблате громадных часов на Спасской башне; медленно, бесстрастно, ровно часы отбивают полночь, и при первом звуке какой-то трепет, точно легкий и быстрый порыв ветра, пробегает над сошедшимся в Кремль московским народом.

Но всё безмолвно, и в тишине раздаются лишь эти неспешные, бесстрастные звуки, под которые обнажаются головы и медленно осеняются груди крестом.

Последний звук затих, и всё еще Москва ждет и молчит. тогда над соборной площадкой проносится резкий звук небольшого повесточного колокольчика [1] Он называется «есак», и им всегда дают знать звонарям Ивана Великого о времени благовеста. , висящего у восточной стены Успенского собора, и чрез несколько секунд что-то вверху прорывает воздух и плавный, серебряный, полногрудый звук Ивана медленно растекается над Кремлем и над Москвой…

А Москва еще молчит… Не успела затихнуть волна первого удара, как Иван, выждав, дает второй, потом, еще выждав, третий удар – и тогда ему в ответ разом загворила-загудела Москва. Рвет воздух там, за четверть Москвы, могучий колокол Христа Спасителя, яростной волной снизу хлещет звонкий колокол замоскворецкой Софии, и за ним наступает могучий прибой всего Замоскворечья. Вскоре уж не разобраться в звуках. Общая волна гудит, дробится, плывет, нарастает над всею Москвою, но в этом море звуков неразделимо царствует всепокрывающий голос Ивана…

Уверенно, певуче, стихийно он в который уже раз твердит о воскресшем Христе, и что-то вечное, выше жизни стоящее есть в его безглагольной речи. И кажется, что, когда не будет ни Кремля, ни Москвы, ни России, ни мира больше самого уж не будет, – все же будет старый московский Иван Великий и споет в заветный час заветную песнь о воскресшем Христе.