Гавриил Бунге - Другой Утешитель. Икона Пресвятой Троицы преподобного Андрея Рублева

Для меня, русского человека, недостойного наследника традиции Русского Православия, эта книга Гавриила Бунге, пополнившая собой многочисленный список ученых трудов, трактатов, статей, глубокомысленных изысканий и фантастических мечтаний о самой знаменитой русской иконе, об иконе Святой Троицы Андрея Рублева, стала настоящим праздником души. Наконец-то, наконец появилось то, чего так давно ждали, в чем так давно нуждались особенно мы, русские! Наконец-то появилось сочинение, в котором дается богословское истолкование прославленной иконы, – истолкование обстоятельное и взвешенное, вдохновенное и в высшей степени трезвенное, а потому и православное в истинном смысле этого слова.

Similia similibus cognoscuntur – «подобное познается только подобным». Сам ритм повествования источает дух православной исихии (ἡσυχία), родственный духу бенедиктинского pax [1] Мир (лат.). – Прим. пер . . Этот ритм нельзя назвать ни быстрым, ни медленным, он абсолютно спокойный и мирный, – это ритм сосредоточенного созерцания, так называемого умного делания . В сравнении с ним академический стиль научного трактата кажется торопливым, излишне поспешным. Здесь же многочисленные цитаты из Библии и литургических текстов не просто указываются, но приводятся в полном объеме, помещаются в сам акт созерцания, чтобы быть доступными читателю в любой момент. Не они ли, эти цитаты, задают такой ритм, – ритм православного богослужения? Мне думается, что именно они.

Повторюсь: подобное познается подобным. Путь познания прокладывается не через наивно понимаемую созерцательность и утешающую назидательность, а через проникновение в саму суть предмета, через истолкование его духовного содержания, что автор благодаря своей личной духовности с блеском и осуществляет, придерживаясь при этом истинно научной корректности, точности и доказательности. Ведь богословие – это либо точная наука, либо ничто. Кстати, хотелось бы с особым чувством удовлетворения подчеркнуть, что и с чисто научной точки зрения методологический подход Гавриила (Бунге) вполне укладывается в рамки реалий времени, о котором он пишет: так, к примеру, сколь бы привлекательными, вдохновляющими и глубокомысленными ни были святоотеческие тексты, автор почти не ссылается на них, учитывая тот факт, что русский иконописец, живший в начале XV века, вряд ли мог быть знаком с ними.

Вместе с тем он столь же реалистически сознает и необходимость в точном и связном богословском истолковании иконы Андрея Рублева, ведь именно русское иконописное искусство, гораздо более строгое, чем романское и готическое сакральное искусство на Западе, воспринимало само себя, да и всей православной традицией воспринималось как богословски ответственное и осознающее эту свою ответственность исповедание веры. С монашествующими художниками (как и со всей монашеской братией) православное вероучение говорило языком богослужений суточного круга и литургии, языком канонических песнопений, гимнов и евангельских чтений. И этому особенному языку подход Гавриила (Бунге) соответствует в полной мере.

Что же еще стоит сказать? Быть может, выразить сожаление по поводу того, что с русской стороны, несмотря на множество искусствоведческих, религиоведческих, да и собственно богословских попыток, ничего равноценного свершено не было? Или, напротив, искренне, от чистого сердца порадоваться тому, что икона, которая для всякого верующего русского человека являет собой святыню, знамение и символ Святой Руси, так глубоко понята, так прекрасно истолкована западноевропейским монахом-бенедиктинцем? Пожалуй, последнее.

А теперь я простодушно прошу простить меня за чересчур личное признание: когда судьба даровала мне возможность лично встретиться с Гавриилом Бунге, которого я прежде знал только по его книгам, я с восхищением внимал его словам, которые свидетельствовали не только об истинной, неподдельной любви к православной традиции, но и о поразительно верном понимании своеобычности русского Православия и того состояния, в котором оно ныне пребывает, – казалось, он смотрит на него изнутри.

В действительности же этот понимающий взгляд, если придерживаться формальной точности, приходит все-таки «извне» и благодаря самой своей направленности преодолевает всякие национальные, культурные и конфессиональные различия. Именно поэтому и книга эта есть нечто гораздо большее, чем просто выдающийся научный подвиг или драгоценное духовное наставление. И я беру на себя смелость утверждать, что в ней говорится не только об иконе Святой Троицы Андрея Рублева, но и, ad intentionem , о зримо выраженном в ней молитвенном умысле двух святых мужей, Сергия Радонежского и Андрея Рублева. Молитвенный же их умысел – это всеобщее воссоединение (что в церковнославянском тексте литургической молитвы обозначается как « соединение всех ») – под сенью «нераздельной Троицы». И я надеюсь, что книга, как и икона, о которой она повествует, обернется победой над «ненавистной враждой мира сего», утешит тех, для кого всеобщее воссоединение является сокровеннейшим делом, послужит неугасимой лампадой, освещающей путь к цели, которую в молитве, именуемой Первосвященнической, определяет Сам Иисус Христос: