Дмитрий Семеник - Крест Христов

И Он встает и идет к Своим ученикам в надежде, что встретит человеческий взор, что коснется Его человеческая рука, что хотя Он на каком-то расстоянии от них, но Он не один, – а они спят. Их тоска оказалась сильнее сострадания, любви, всего, что их связывало со Христом. Они спят, Христос снова отброшен в совершенное одиночество. Он снова молится. На этот раз Он сделал шаг к победе; в первый раз Он говорил: «Да мимо идет чаша сия», теперь Он говорит: «Если Мне надо ее пить – пусть будет так». И на этом Он истощил все Свои человеческие силы. И Он идет за помощью. А ученики спят, у них нетдля Него ни взора, ни слова, ни прикосновения руки – ничего нет. Его снова отталкивают в одиночество. И третий раз Он молится: «Да будет воля Твоя!». И тогда все совершено. Он возвращается к ученикам, и теперь Он их может разбудить, теперь все на Нем – никто не помог.

Из этого мы можем многому научиться. Бывают моменты, когда и нам кажется, что мы если и не перед лицом смерти, то перед лицом какого-то решающего события, решающего поворота жизни, и такбы хотелось услышать хоть одно слово, чтобы хоть кто-нибудь взглянул, кто-нибудь прикоснулся к руке, но мы чувствуем, что мы одни и надо все сделать без помощи. И еще – что мы не можем этого сделать враз никакими силами, но мы можем бороться; Гефсиманское борение – для нас пример того, что с нами может быть. Если мы не можем сказать: «Да будет воля Твоя», – мы можем сказать: «Господи, Господи, пронеси эту чашу мимо меня, если только можно»; эти слова «если только можно» – предел нашей веры, предел нашей готовности принять волю Божию, даже если она такая страшная, такая страшная…

Второй раз мы можем приступить к борьбе; если первые слова – «если только можно» – были правдивыми в нашем сердце, то мы сможем сказать дальше; «Если надо – да, пусть будет; но только если надо! Сказать: «Да будет» – у меня нет сил». Но, если эти слова – «если только надо» – правдивы, у нас найдутся напоследок силы сказать: «Да будет воля Твоя», какова бы она ни была; если даже она обозначает, что самое страшное должно случиться… Но когда мы выходим из этой борьбы, или в промежутках между нашими такими отчаянными воплями – молитвенными или просто криками души, – как мы относимся к тем людям, от которых мы ожидали всю возможную помощь и которые заняты другим, каждый своим? Один спит душой, то есть неспособен даже услышать наш голос; он занят своими мыслями, своими заботами. А другого сердце заснуло, и то, что мы говорим, до него не доходит: «Да, да, о да, я понимаю…» – ничего не понимает и ничего знать не хочет… У каждого своя тоска, своя усталость, своя озабоченность, – разве есть время на твою?.. И вот Христос не похож на нас в этом; нам горько делается, гневно делается: где же дружба, где же любовь, где товарищество? А Христос ничего подобного им не говорит; Он смотрит, и Ему жалко их. Перед лицом самого великого события мира они ничего не чувствуют, не знают, что вообще что-то происходит; они ушли в себя, в сон, заснули… И так всю жизнь, дремлют и видят сны, и мимо них проходит реальность, да какая реальность: их грядущая смерть, смерть ближних, самого дорогого – смерть Христа. Христос даже не будит их; Ему их жалко: «Спите! Почивайте!» – говорит Господь. Не горьким голосом, как часто это читается вслух, а жалостливо: «Спите, дети! Почивайте, у вас не хватает сил для того, чтобы вместе со Мной один час понести Мою тоску предсмертную…»

А когда все уже совершено, Он им говорит: «Теперь вставайте; тот, кто Меня предает, уже приближается». И вот предатель приходит с толпой, целует Его. Этот поцелуй мы воспринимаем иначе, вероятно, чем он был воспринят тогда. В то время, когда вы хотели обличить человека в преступлении, вы должны были возложить свои руки ему на голову и провозгласить свое обличение. Но если ваше обличение оказалось ложным, вы сами подвергались тому наказанию, которому подвергся бы тот человек, будь ваше показание верным. Иуда не захотел подвергнуться этому риску; он не возложил свои руки на голову Христа, обличая Его в том, что Он богохульник, нарушает закон; он Его поцеловал, чтобы дать знак людям; ему страшно было того, что может случиться, если он ошибся во Христе. Поцелуем он предает Христа. И это он делает, обеспечивая себе безопасность, безнаказанность. И как Христос на это отзывается? Как называет его Спаситель, как обращается Он к нему? – «Друг!» Он ему не говорит: «Отойди, предатель! Ты три года со Мной жизнь делил, ты все видел, что Я сделал, ты был свидетелем всех Моих чудес, ты слышал Мое животворное учение, ты сам дрогнул душой, – а теперь, поцелуем ли меня предаешь?» Он ему сказал «Друг», Он от него не отвернулся, Он его не отверг. Он принял на Себя и предательство. И этим Он все победил. Победить ненависть других, победить оставленность, победить трусость друзей трудно, но можно. Но посмотреть в глаза человеку, который вас предает, и сказать: «Ты мне остаешься другом, я тебя люблю, как всегда, всей жизнью, всей смертью», – это подлинная, последняя победа… И тогда все разбежались. Это уже был не сон; реальность ворвалась в дрему, и эта реальность была такая страшная: Тот, Кого они считали непобедимым, по-видимому, побежден, – остается только спасать свою жизнь. И Петр, который хвалился: «Если и другие Тебя оставят, я Тебя не оставлю», тоже убежал; и все убежали, в сторону хотя бы, – кто дальше, в дом Марка, а кто на какое-то расстояние.