Николай Сперанский - Книга Природной Веры

Мне не хочется давать прямого ответа. Он неизбежно будет неточным. Но чтобы ознакомить читателя с мистическими началами книги, помещаю здесь фрагменты своей биографии, в которых и заложен нужный ключ.

1. Лето. Шестидесятые годы. Деревня Каменица под Витебском. В лесу высокие, в два человеческих обхвата сосны. Кроной упираются в облака. Днем они шумят — разговаривают, и обращаются ко мне, когда вхожу в лес. Бабка моя учила меня говорить с ними. Ночью они тихо светятся холодным светом, тогда на них даже страшно взглянуть, не то, что пойти и потрогать.

Там, в лесу, на перекрестке дорог, совсем маленький прудик. В нем лежит камень — гладкий как буханка хлеба, надрезанный посередине. Он всегда мокрый, покрытый лишаем и мхом. Это добрый камень, и я люблю смотреть на него. Но дальше в лесу, на зеленой изумрудной поляне, лежит камень другой. Он светло-желтый, и совсем не врытый в землю, будто кто-то положил его здесь аккуратно. Одному приходить на ту поляну боязно. Камень кажется большим живым черепом. И если одному надо проходить рядом, то только бегом.

Взрослые, казалось, не замечали этих камней.

2. Весна 1970 года.

— Далеко ли нам еще идти, дедушка?

— Нужно взойти вон на ту гору.

— Я устал.

— Ничего не поделаешь. Нужно взойти, внучек.

3. Март 1990 г. Витебск. Сижу рядом со своим дедом в его кабинете. Дед медленно, как возможно только в глубокой старости, говорит: "Ты хочешь понять язычество? Язычество, это, брат ты мой…". Он долго молча глядит на меня. Его память, собравшая всю литературную культуру мира, ищет что-то самое важное, и не находит. Не находит какого-то связующего звена. Звена, ведущего в его детство, в старинное село Городище. К дому, что еще стоит на горе, над рекой Басей.

Его долгое молчание кажется значимее любых напутственных слов. Потому перед дорогой сидят молча. Дед снова говорит: "Ты должен это понять… Это очень важно… Я хочу, чтобы ты занялся этим вопросом".

Через месяц дед умер.

4. Двадцатое апреля 1988 г. Иду по Владимирской земле на Нерль, к храму Покрова. Падают крупные хлопья снега, залепляют глаза, забиваются в складки одежды. Чувствую легкое недовольство — откуда снег в такое время, да еще и так много? И угораздило его выпадать как раз сейчас!

Снег все идет. Вижу, как им покрывается равнина, вся, насколько ее можно видеть. И вот простая мысль, все поясняющая, приходит сама собой: Вот же он и есть истинный покров. Почему он случился явно не ко времени? А это как знать? Может так приветствует меня земля предков? Коль иду к храму, так и напоминает — откуда имя его?

На землю лег покров — пушистым снегом укрыл всю равнину, что лежит после Боголюбова. Вон река, вон храм. Отсюда мои пращуры по линии отца, здесь выше, на реке Увыть, их и мои родовые земли. А тут издревле было место свято. Тут жить не смели, а только проплывали на ладьях к городу. Иногда останавливались, молились и приносили жертвы… Может повторить?

Две черные собаки, что возле белого в белом снегу храма, издали замечают меня, бегут навстречу и лают. Улыбаюсь. Оказывается, тут уже и путь перекрыт, и выбора не оставлено поступить как-то иначе. Выходит — повторить обязан!

Подымаюсь выше по реке, накачиваю резиновую лодку и плыву вниз. Маленькая лодочка едва вмещает туристический рюкзак. Сижу на нем сверху, покачиваюсь, вода несет меня вокруг храма. Вечереет, красивый закат, половодье, на берегу синеет свежий снег. Храм как живой — двигается, разворачивается ко мне тремя своими сторонами. Замираю от этого зрелища. Не ожидал! Это чудо можно видеть только с воды, и если бы не собаки, возможно, так никогда и не познал бы его.

Тот, кто приходит сюда берегом, ничего этого не видит, и не знает. Храм этот не от мира иного. Он вписан в это место совершенно правильно, он принадлежит Земле. Его строил тот, кто хотел подмять христианство русским началом. И подмял, но монгольское нашествие остановило работу.

Здесь, в Боголюбово, в музее, хранится старинное изваяние белого камня: не оконченный четырехгранный, четырехликий идол. На каждой грани лик имеет нимб святого. Знающему этот идол с нимбами поясняет очень многое. Древняя вера возвращалась — прорастала через христианство как живой росток через камни, и еще неизвестно, чья бы взяла? Очень подозрительные попы были в древнем Владимире. Не попы — тайные волхвы одевали рясы!

Орда уничтожила их, смела культуру и самобытную веру владимирской земли. Мастера, волхвы, воины, князья погибли в битвах. Каменное строительство прекратилось. Языческие образы владимирских храмов никогда не повторялись, и не звали более до самой лебединой песни своей; до мистерии Куликова поля и «Задонщины», когда еще раз блеснула честь Руси языческой.