Протоиерей Александр Торик - Флавиан. Жизнь продолжается.

Сиденье стасидии было поднято, я встал в неё, опершись предплечьями на высокие подлокотники, и прислушался. Кажется, читали «канон Иисусу Сладчайшему». Я постарался следить за чтением, присоединяясь умом к звучащим с клироса словам молитв. Однако надолго моего внимания не хватило, возможно, сказались усталость и перевозбуждение прошедшего дня, я стал терять нить церковной молитвы, периодически «отключаясь» и уплывая мыслями в пережитые днём события. Тогда, достав из кармана подаренные Флавианом чётки, я решил попробовать сосредоточиться на молитве Иисусовой. Нащупав большим и указательным пальцами левой руки первый после крестика узелок, я, бесшумно шевеля губами, неторопливо мысленно произнёс:

– Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя грешного!

Затем, помолчав немного, как бы прислушавшись к эху произнесённой молитвы, отозвавшемуся из глубины души, перехватил пальцами следующий узелок:

– Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя грешного!

Опять прислушался, внутри меня замерла какая-то тишина ожидания. Следующий узелок:

– Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя грешного!

Я почувствовал необходимость ещё более замедлить ритм слов, направляемых мною ко Господу, вдруг ощутив всю необъятность этой короткой молитвы.

– Господи! – это обращение вырвалось из сердца как зов доверия преданной души к любящему и любимому Господину.

– Иисусе Христе! – Святейшее Имя торжественным гимном прозвучало в сознании, одновременно отозвавшись где-то в глубине сердца.

– Сыне Божий! – чувство восхищения и любви к воплотившемуся, ради меня, в Плоть, Сыну Бога и Богу, тёплой волной наполнило грудь.

– Помилуй мя… – я вдруг почувствовал, что у меня есть надежда на помилование! – что Он Сам хочет меня помиловать!

– … грешного! – это слово ударило меня, придавило своей свинцовой мертвенностью.

Но оно не отняло у меня только что родившейся надежды, нет! Оно лишь окатило сознанием той раздавливающей своею тяжестью глыбы греха, из-под которой предстояло вызволить меня Всесильному Спасителю.

– Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя грешного! – вновь повторил я, заново переживая всю гамму охвативших меня ощущений, из которой чувство осознания своего погибельного греховного непотребства вышло на первое место.

– Господи! – сколь счастлив должен быть слуга такого Величайшего Господина! И сколь недостоин я даже называться именем его раба!

– Иисусе Христе! – Сладчайшее Имя обожгло моё искорябанное страстями сердце, обнажая немощное и удобопреклонное ко греху его естество.

– Сыне Божий! – жалобно воззвала душа, наполняясь подступающими слезами.

– Помилуй мя грешного! – слёзы прорвались наружу, и мне пришлось приложить волевое усилие, чтобы не смутить других молящихся своим горестным всхлипыванием.

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! – тонким ручейком потекла из сердца сокрушённо-покаянная молитва.

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! – тихое умиление проникало в освящённую надеждой душу.

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя…

– Лёша! – Флавиан тихонько тронул меня за плечо, – пойдём отдыхать, служба уже закончилась.

– А? Что? Закончилась? – возвратился я к реальности бытия (или, наоборот – из реальности молитвенного общения с Богом в ирреальность земной жизни) – а я только начал молиться…

– Это хорошо, брат Алексий, значит, и вправду начал. Пойдём, отдохнём немного, до полунощницы не так много времени осталось.

Мы вышли из церкви. Прямо напротив церковных дверей в десятке метров сверкнул звёздами ночного неба выход на балкон.

– Отче! Ну, на минуточку, а?

– Давай, выйдем!

Мы вышли на балкон. Темнота ночи густым покрывалом укутывала монастырь, силуэты зданий едва угадывались с высоты балкона. Лишь редкие светлячки лампадок у святых икон поблескивали в нескольких местах. Луны не было видно, звёзды мерцали неярко. Тишина лишь чуть-чуть размывалась недалёким шёпотом моря.

– Хорошо здесь! – выдохнул я.

– Хорошо! – подтвердил подошедший Игорь.

– Афон! – вздохнул Флавиан.

– «Полунощница! Полунощница!» – звонкий голос брата Г-ия, сопровождаемый звонами ручного колокола, похожими на звук корабельной рынды, вывел меня из состояния забытья, которое с натяжкой можно было назвать сном. Я подскочил со своего спартанского ложа и протёр руками глаза.

Игорь уже встал и успел вернуться из душа с блестящими влажными волосами и полотенцем на шее. Весь вид его улыбающегося сквозь глубокие шрамы лица выражал полнейшее удовлетворение. Я спросил его: