Житие Великомученика Трифона

Языческий Рим, поработивший плодородное Средиземноморье, стратегически важные части Азии и Африки, к середине третьего века по Рождеству Христову пресытился в роскоши и самодовольстве. Теперь его занимало только одно — борьба за власть в самой Империи, разлагающейся день ото дня все больше и глубже.

Победителей в этой борьбе не было. Богатства перераспределялись, расточаясь в противоборствах, и один правитель, выдвинутый своими сторонниками, казнил предшественника лишь для того, чтобы погибнуть от меча следующего. Фактическим правителем гордых римлян был обнаженный меч, в страхе державший всех и каждого из своих “свободных” сограждан — от раба до престолонаследника...

Вот и на сей раз воинские восстания изрядно потрясли устои. Вышло так, что одновременно были провозглашены сразу три императора, и это в тот час, когда еще жив Максимин, правивший Римом последние годы и отнюдь не объявлявший преемника. Калиф на час... Что ж, чему быть — того не минуешь. Гордиан знал свою судьбу. Он был уже немолод, и прозрение пришло с болезнью дочери. Небо вынесло свой приговор, едва его, вопреки сенату, вознесли на имперский престол. Объявив соправителем своего сына, Гордиана Второго, он тем самым вписал в историю и его имя. И теперь им обоим придется расплачиваться за эту строку в римских хрониках, расплачиваться кровью — чужой и своей... Жуткий бред его девочки, ее безумные поступки — явные предвестники конца триумфа.

Он призвал слуг и повелел привести к нему старого лекаря, специально приставленного к болящей и дежурившего возле нее в последнюю ночь. Лекарь явился осунувшийся лицом и с трясущимися руками, которые он подобострастно простер к Гордиану.

— Что там? — спросил император, отводя глаза от никчемного существа, очевидно, сломленного обстоятельствами.— Как она?

— Мой повелитель... Мне трудно говорить, я боюсь прогневать тебя и впасть в немилость,— старик неуклюже бухнулся на колени и заплакал.

Гордиан стоял, по-прежнему изучая боковую стену залы для приема гостей. На этой стене он видел, как движутся, потрясая оружием, войска Максимина, готовые растерзать восставшего проконсула Африки, возомнившего себя императором. Сможет ли он остановить их?

— Говори. Говори безбоязненно все как есть. Ты будешь жить...

— Ей... — лекарь глотнул слюну, смачивая пересохшую гортань,— ей плохо. Очень плохо. Сегодня ночью она поднялась с постели и убежала в сад, где бросилась в пруд, желая покончить с собой. Впрочем, я не знаю, зачем она это сделала...

— А где были охранники, приставленные к ней? Они что — спали?

— Нет, мой повелитель. Воины бодрствовали...

— Почему же они не воспрепятствовали ей, почему не задержали?

— Не смогли. Она раскидала их по углам опочивальни, как пустые меха из-под вина, а одного из них едва не придушила. Силы, бродящие в ее хрупком теле в минуты припадка, превосходят человеческие. А голос, прорывающийся из недр этого божественного создания, парализует волю закаленных в битвах мужчин. Этот голос не принадлежит ей...

Гордиан сжал веки, отгоняя от себя навязчивое видение. Он еще поборется. Не стоит опережать события. — А кому он принадлежит? — холодный взгляд неподвижных очей императора жег огнем. — Чей это голос?

— Я не знаю...

— Не знаешь? А как же твой опыт, ученый муж, твои премудрые книги, коими ты много лет потрясаешь перед моим носом? Что говорят они?

— Боюсь, в нашем случае они бессильны... Я склоняюсь к мысли, Гордиан, что причина болезни,— коленопреклоненный повесил голову и тяжко вздохнул,— причина болезни...

— Кроется во гневе богов, — хлестко завершил фразу проконсул-император.— Я правильно понял тебя, книжный червь?

— Да, мой повелитель... Я ничтожный плебей и ничего больше. Только не спеши подводить черту. Сдержи в себе гнев и выслушай меня до конца.

— Чем больше ты произносишь слов, тем ближе твой конец.

— Ты обещал оставить мне жизнь!

— Я и говорю тебе закон жизни! Замолчи и не перебивай меня, не то боги изменят свое решение. Отвечай на мои вопросы ясно и однозначно. Скажи, умножились ли жертвы в храмах, возносились ли по-прежнему молитвы и воскурения у статуй Юпитера и Фортуны?

— О да, мой повелитель! Умножились и возносятся.

— Юноны и Дианы? - О да!..

— Венеры?..

— И Венеры, и Аполлона, и всех, чьи величественные изображения возвышаются в наших храмах, внимая нашим нуждам. Всех обкурили...