Архиепископ Иоанн (Шаховской): О грехе самоубийства и самоубийцах

Возблагодарив Господа Бога, мы отправились в храм Божий, где я всю литургию, плача и рыдая, благодарила Бога за свое спасение и просила помощи для дальнейшей моей жизни.

В дальнейшем выяснилось, что мой прежний жених оказался незавидным человеком и я едва ли была бы с ним счастлива. Прошло немного времени. Младший мой брат, Петр Федорович Любимов, и жена его, Аграфена Васильевна, имея сердечное попечение о моем устройстве, по Божьему произволению и доброте своего сердца решили меня устроить в замужество. С этой целью мой брат поехал к митрополиту Филарету и стал просить его милости, чтобы он разрешил ему отдать свое место сестре-сироте, чтобы приехать на это место жениху, а ему, брату, дать, по усмотрению владыки, другое место. На эту просьбу митрополит Филарет по своей безграничной любви к сиротам милостиво дал согласие.

Вскоре был приискан жених и определен на место брата моего, а брату было дано другое место. Вскоре после этого состоялось наше бракосочетание. Муж мой, Иван Алексеевич Нечаев, оказался человеком смиренным, добрым и любвеобильным, с ним я прожила всю жизнь свою мирно и спокойно. Теперь я вижу, что все, что Господь ни строит в нашей жизни, все строит на пользу нашу. Мы же должны быть покорны всеведению Божию и смиренными в послушании воле Божией».

(Свт. Игнатий Брянчанинов. «О прелести»)

Некоторый чиновник, живший в Петербурге, занимался усиленным молитвенным подвигом и пришел от него в необычайное состояние. О подвиге своем и о последствиях его он открывал тогдашнему протоиерею церкви Покрова Божией Матери, что в Коломне. Протоиерей, посетив некоторый монастырь Санкт-Петербургской епархии, просил одного из монашествующих того монастыря побеседовать с чиновником. «Странное положение, в которое чиновник пришел от подвига, — говорил справедливо протоиерей, — удобнее может быть объяснено жителями монастыря как более знакомыми с подробностями и случайностями аскетического подвига». Монах согласился.

Чрез несколько времени чиновник прибыл в монастырь. При беседе его с монахом присутствовал и я. Чиновник начал тотчас рассказывать о своих видениях, — что он постоянно видит при молитве свет от икон, слышит благоухание, чувствует во рту необыкновенную сладость и так далее.

Монах, выслушав этот рассказ, спросил чиновника: «Не приходила ли вам мысль убить себя?» «Как же! — отвечал чиновник. — Я уже был кинувшись [1] Оборот речи, употребляемый жителями Петербурга. в Фонтанку, да меня вытащили». Оказалось, что чиновник употреблял образ молитвы, описанный святым Симеоном, разгорячил воображение и кровь, при чем человек делается очень способным к усиленному посту и бдению. К состоянию самообольщения, избранному произвольно, диавол присоединил свое, сродное этому состоянию действие, — и человеческое самообольщение перешло в явную бесовскую прелесть.

Чиновник видел свет телесными очами: благоухание и сладость, которые он ощущал, были также чувственные. В противоположность этому, видения святых и их сверхъестественные состояния вполне духовны (Святой Исаак Сирский, Слово 55): подвижник соделывается способным к ним не прежде, как по отверзении очей души Божественною благодатию, при чем оживают и прочие чувства души, дотоле пребывающие в бездействии (Преподобный Симеон Новый Богослов, Слово о Вере, Доброт., ч. 1.); принимают участие в благодатном видении и телесные чувства святых, но тогда, когда тело перейдет из состояния страстного в состояние бесстрастное.

Монах начал уговаривать чиновника, чтоб он оставил употребляемый им способ молитвы, объясняя и неправильность способа, и неправильность состояния, доставляемого способом. С ожесточением воспротивился чиновник совету. «Как отказаться мне от явной благодати!» — возражал он.

Вслушиваясь в поведания чиновника о себе, я почувствовал к нему неизъяснимую жалость, и вместе представлялся он мне каким-то смешным. Например, он сделал монаху следующий вопрос: «Когда от обильной сладости умножится у меня во рту слюна, то она начинает капать на пол: не грешно ли это?» Точно: находящиеся в бесовской прелести возбуждают к себе сожаление как не принадлежащие себе и находящиеся, по уму и сердцу, в плену у лукавого отверженного духа. Представляют они собою и смешное зрелище: посмеянию предаются они овладевшим ими лукавым духом, который привел их в состояние уничижения, обольстив тщеславием и высокоумием. Ни плена своего, ни странности поведения прельщенные не понимают, сколько бы ни были очевидными этот плен, эта странность поведения...