Просто и чисто все у детей, еще не коснувшихся тленного духа. Смерть еще не выявилась в усмешке их смертной природы, им дана весна жизни, как начаток и как воспоминание рая; и вот, они чисто смотрят, чисто смеются, нелукаво говорят, легко плачут, легко забывают свой плач…
«Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное…» Ясно – почему.
Высшая похвала человеку, сказать: «У него детский смех»… смех непорочный, близкий к райской гармонии.
О НАЗНАЧЕНИИ ЧЕЛОВЕКА И О ПУТЯХ ФИЛОСОФА
(Отсканировано из журнала "Вышенский паломник" № 3, 1997г.) (Впервые напечатано в журнале "Путь" №31, 1931г. стр.53-69)
«И знаю о таком человеке
(только не знаю – в теле или без тела: Бог знает),
что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова,
которых человеку нельзя пересказать.
Таким человеком могу хвалиться; собою же не похвалюсь,
разве только немощами моими» (2 Кор. 12; 3-5).
«Прометей был, в сущности своей, смиренным.
Он хотел только похитить огонь с неба;
он понимал, что ему нельзя этот огонь творить».
(Из одного парадоксального разговора)
Если бы в этой книге* было меньше парадоксов, ее можно было бы не называть «опытом парадоксальной этики». Правда, «парадоксальная» этика – звучит более солено в наш культурно-пресный, любящий остроту век, но на этом пути лежит печать некоей временности, почти публицистичности. Может быть оттого, что парадокс сам по себе не духовен (эсхатологически не этичен). Он есть лишь философская акциденция рационализма, бьющегося в своем кругу. Включающая в себя формально эсхатологический отдел и внутренне движущаяся этим отделом книга, в общем, составляет впечатление скорее философско-публицистической, чем философско-мистической… И, как ни странно, наиболее публицистическими местами, подчас, кажутся места ее наиболее «мистические» и наиболее мистическими – страницы, приближающиеся к парадоксальной этике… В этом может быть сказывается не только формальная парадоксальность книги.
Как философское явление, книгу «О назначении человека» надо глубоко приветствовать. Не лишенная, к сожалению, часто обычного для автора полемического, не всегда оправданного пафоса, книга построена на так же обычном для автора алкании правды: он казнит весь этический мир человека во имя алкания подлинных этических ценностей. И жалко становится, что эта праведная казнь… сама, в конце концов, должна стать на эшафот своего же этического закона, направленного против недоброго или недостаточно доброго добра.
Человек – творец в силу непреложности образа и подобия Творца. Вот реально-этическая основа миросозерцания Бердяева. И этот «человек-творец» становится и должен стать идеалом современной эпохи, в коей, по мнению автора, потускнели идеалы прошлых исторических эпох: святости, эллинского канона красоты, героичности, рыцарства… Нераскрытое в человечестве Богочеловечество требует раскрытия образа Божия – образа Творца – в этике и жизни человека. И автор берет на себя эту задачу: выискать, определить и оправдать образТворца в человеке. Задача эта трудная, и именно для Н. А. Бердяева, который умел столь творчески правдиво разоблачить не только человеческую жизнь, но и человеческую этику, да еще в свете беспощадного закона парадоксальности.
Н. А. Бердяев – апологет свободы, и потому мы будем свободно говорить о его книге.
Тот эпиграф Гоголя, который он поместил во главе своей этики: «грусть оттого, что не видишь добра в добре», мы считаем ценным эпиграфом для отзыва и о его во многом ценной книге о добре.
Гоголь глубоко постиг качество грусти христианина в мире сем. Конечно от этого он сжег результаты своего человечески понимаемого творчества. Бердяев проходит мимо этой трагедии творчества в «мире сем», а обнаружение ее помогло бы уяснить многое в основной проблеме его парадоксальной книги.
Желая философски разъяснить гоголевскую грусть, Бердяев подчеркивает ее, открывая во всей ее наготе трагичность этического бытия мира. Как бы до конца снимается маска лица мира прелюбодейного и грешного. В этом большая заслуга Бердяева, пошедшего крестным путем Начальника Жизни, обличавшего ложное добро (фарисеев и книжников) более видимого зла (мытарей и блудниц). Разоблачение лицемерия, огненное устремление к последней правдивости – сияние этической чистоты. Но, конечно, нельзя забыть, что огонь устремления можно взять лишь рукою метафизического (змеино-мудрого) смирения… Здесь опять трагическая парадоксальность книги, запечатлевшаяся в нескольких ее срывах. На пути правдивости философская этика должна дойти до пределов книги «О назначении человека» и несомненно перешагнуть их, неся в Божью бесконечность свой крест «безумия и юродства» перед «миром» – крест последней мудрости пред Богом Творцом.
Читать дальше