Джон Донн - Обращения к Господу в час нужды и бедствий

Молитва III

О всемогущий, всеблагий Боже, лишивший силы ноги мои, но не лишивший меня опоры, ибо Ты - опора моя, - Боже, отнявший у тела моего силу стоять прямо и созерцать Твой престол - Небеса, но не отнявший у меня свет, в котором я могу лежать и созерцать Тебя Самого, - о Боже, сокрушивший мышцу мою, напоивший слабостью тело мое, так что не в силах я преклонить колен и пасть перед Тобой ниц, - но оставивший мне сокрушенное сердце, к Тебе, одному Тебе склоненное: встану в сердце моем на молитву и буду призывать Тебя. Ложе мое Ты превратил в алтарь - преврати же меня в жертву; и как Твоей волею стал Сын, Иисус Христос, священником, да стану я диаконом, сослужающим Ему в трудах, что призваны очистить от скверны тело мое и душу, дабы были они угодны Тебе. Боже мой, Тебе предаюсь, Боже (ибо, насколько могу я восстать и идти, я восхожу к Тебе, укрепляясь Твоим ко мне снисхождением), предаюсь в доверии, памятуя обещание слуги Твоего, Давида: Ты устроишь ложе больного в болезни его (Пс. 40, 4). И потому, как бы ни ворочался я на ложе моем, Ты - предо мной. И зная, что то Твоя рука коснулась тела моего, верю, что сень Твоя пребудет и над ложем моим, ибо и наказание мое, и избавление - из одного источника, от Тебя исходят они, Господи. Как ты сделал эти перья для меня, болящего, острыми терниями, сделай снова эти тернии мягкими перьями - перьями Голубя Твоего (ср.: Пс. 90, 4), да пребуду я в мире, в святом прибежище под сенью скинии Твоей (ср.: Пс. 26, 4-5), в утешении обрядов и установлений Твоей святой Церкви. Да будет предано забвению сие ложе мое, Господи, ибо было оно ложем лености и худшего, чем леность; не кори меня этим, Господи, не смущай душу мою, говоря: вот, ныне Я встречаю тебя там, где ты столь часто удалялся от Меня; нет, Господи, пусть это ложе будет сожжено неистовыми приступами жара, пусть омоется изобильным потом - тогда Ты обустроишь мне ложе новое, Господи, чтобы мог я повторить вслед псалмопевцу: размыслил в сердце моем на ложе моем и утешился (Пс. 4, 5). Пусть оно будет одром для грехов моих, покуда я сам лежу на нем, и да станет оно их могилой прежде, чем я сам сойду в могилу. И когда отвергну я грехи силою ран Сына и пребуду в уверенности твердой, что совесть моя отныне свободна от угрызений, душа - от страха и память - от ложных обвинений. Сотвори сие, Господи, во имя Того, Кто претерпел столь много, ибо Ты - всемогущ, как в справедливости, так и в милосердии, сотвори мне сие, Сыне, Спаситель, Иисусе Христе.

4. Medicusque vocatur

Призывается врач

Медитация IV

Слишком мало назвать человека малым миром8; если и сравнивать его с некой фигурой на гербе, что в малом повторяет большое9, то лишь Богу подобен человек, и более ничему. Человек состоит из большего числа членов, большего числа частей, чем мир. Если все члены человеческого тела протянуть и распространить настолько, насколько велико то, что соответствует им в мире, то Человек был бы Великаном, а мир - Карликом, мир был бы лишь картой, а человек - миром. Если б вены нашего тела протянулись в длину, словно реки, сухожилия стали бы подобны земным пластам, а мускулы, что бугрятся один над другим, превратились в холмы, кости - в каменные карьеры; если бы все органы наши увеличились до пропорций того, что соответствует им в мире, то вся Сфера воздуха не смогла бы стать окоемом для этой Человеческой планиды, а Небесная твердь едва бы вместила эту звезду; ибо во всем мире нет ничего, чему бы не нашлось соответствия в человеке, но человек наделен множеством органов, которые не имеют подобия в этом мире10. Продлите же это Размышление о сем великом мире, Человеке, настолько, чтобы помыслить, сколь безмерны создания, порожденные этим миром; наши создания - это наши мысли, они родились великанами: они простерлись с Востока до Запада, от земли до неба, они не только вмещают в себя Океан и все земли, они охватывают Солнце и Небесную твердь; нет ничего, что не вместила бы моя мысль, нет ничего, что не могла бы она в себя вобрать. Неизъяснимая тайна: я, создатель мыслей моих, томлюсь в плену, я прикован к одру болезни, тогда как любое из моих созданий досягает Солнца и воспаряет превыше Солнца, догоняет Светило и перегоняет его одним шагом, одним махом. И так же как мир рождает змей и гадов, зловредных и ядовитых тварей, червей и гусениц, стремящихся пожрать мир, произведший их на свет, - и всяких чудищ, обязанных своим обличием смешением черт столь разных родителей их, - так же и мы, которые сами есть целый мир, порождаем своих пожирателей, то есть болезни и недуги самого разного рода: ядовитые и заразные, точащие и пожирающие, а также болезни запутанные и разнородные, сложенные из многих хворостей11. Может ли мир назвать столь много ядовитых тварей, столь много существ, его пожирающих, и многоразличных монстров, сколько мы - снедающих нас болезней? О, злосчастное изобилие, о, убогое богатство! какой же недостаток испытываем мы в целительных средствах, если у нас нет даже имен для всех этих болезней? Один в мире Геркулес, готовый сражаться с этими великанами, этими чудищами, врач; он собирает все силы мира внешнего в подмогу нашему миру, он ведет в бой Природу, чтобы выручить из беды Человека. У нас есть врач, но мы не врачи себе. Здесь величие наше обращается в ничто, здесь нам отказано в достоинстве, коим обладает самая последняя тварь, что сама себя врачует. Раненый олень, травимый охотниками, знает, как найти такую траву, что если съесть ее, рана сама извергнет застрявшую в ней стрелу, - странный вид рвотного зелья. Так же и гончий пес, преследующий оленя, - если его одолеет недуг, он знает траву, которая вернет ему силы. Может, и правда, что спасительное средство - рядом с человеком, ибо прочие создания всегда имеют таковое, может быть, его исцелило бы самое простое природное зелье; но подле нас нет врача и нет аптекаря, а ведь у всех иных живых существ те всегда рядом. У человека, в отличие от низших тварей, нет врожденного инстинкта, который в час нужды помогал бы находить эти природные средства; человек - не врач и не аптекарь себе. Вспомните же все, о чем шла здесь речь, и отвергните это: что останется от величия и масштаба человека, коли сам же он низводит, сжигает себя до горсти праха; что останется от его парящей и всеобъемлющей мысли, коль сам же он ввергает себя в бесчувствие и безмыслие могилы? Болезни его - его собственное достояние, но не врач; болезни всегда при нем, а за врачом ему приходится посылать.