Спиридон Кисляков - Исповедь священника перед Церковью

Брат, сослужитель, отец и друг!

Кончено. Кончен твой жизненный путь, кончено твое служение, кончены дни и часы нашей дружбы. Мне вспоминаются сегодня далекие дни, когда я в первый раз, неведомо для тебя, тебя увидел. Вспоминаются наши первые беседы, мой ранний юношеский восторг от твоих слов, далекие часы, дни и ночи, проведенные вместе, когда впервые ты открыл мне тайну твоей души, твои помыслы, мысли, искания, надежды. Вместе с тобой мы клали первые камни твоего детища, братства во Имя Иисуса Сладчайшего, вместе с тобой мы ходили по храмам, возвещая Божье слово. Потом долгие годы ты один работал, а мне указал другое дело. Вспоминается, как ты пришел ко мне, больному и поставил на работу Господню. Потом ты делал свое дело отдельно в течение многих лет. Наконец, Господь привел меня в твой храм, не одинокого, а с овцами моего стада, и теперь, брат, друг, отец, Господь поставил меня свидетелем твоей последней предсмертной исповеди, поставил меня у твоего гроба.

Много даров дал тебе Господь, светлый громадный ум, дар проповедничества, любящее нежное сердце, пламенный дар молитвы. Но из всех даров поражает твой дар любви ко Господу Спасителю. Любовь эта зажглась рано в твоем сердце, когда ты еще маленьким мальчиком бежал из родного дома в поисках нового Иерусалима. Эта любовь привела тебя на Афон, где ты совершал свои первые молитвенные подвиги. Эта любовь побудила тебя идти в Святую Землю, эта же любовь привела тебя на каторгу и побудила находить пропавшую драхму в человеческом сердце. Эта же любовь привела тебя к нам и вызвала все, что ты совершил.

Как человек — ты падал, оступался, согрешал, но, среди падений, ты держался крепко края Его ризы, и сердце твое пламенело. Было одно мгновение, страшное мгновение, когда казалось, ты соблазнился — не о Нем, нет, а о Его учении. Это было то мгновение — и ты считал его самым страшным в своей жизни, — когда весь мир захлебнулся в крови, ужасе, и ты соблазнился этим безумием вместе с миром. Это было одно мгновение. Оно прошло, и ты увидел, где Христос и правда, и возопил, и возгласил Божью правду.

Твои ложные обвинители, приведшие тебя ко гробу, говорили о твоих словах, искали в твоих книгах соблазняющих страниц, но они не знают главного — твоей пламенной любви, не знают, что ты был один среди безумцев, поднявший голос против крови во имя поруганного Иисуса Сына Божия. Это поругание, совершаемое руками сильных мира, служителями алтарей, это поругание, совершаемое в каждом сердце, было главной болью сердца твоего, и ты пришел, чтобы возвестить о поругании Бога и пробудить пламя любви к Иисусу. Когда ты говорил о Нем, слово твое было сильно, как гром, и полно такой нежности, что человеческое сердце таяло и истекало слезами. Ты возвестил о Христе Иисусе — и казалось, воздух вздрогнул, как от взрыва, ты заговорил об Иисусе, Сыне Божием, и те, которые не слышали о Нем, пришли к Нему, и те, что слышали и отреклись, вернулись к Тому, о Котором ты говорил, называя Его Солнцем жизни, о Ком возвещает всякое дыхание, и те, кто любил Его, научились любить по-новому, и тайна Его открылась им иначе через Божественную Литургию, совершаемую тобой. Ты привел множество человеческих душ и заставил трепетать сердца, отучившиеся любить и трепетать. Ты приходил к богатым и бедным, старым и молодым, маленькие детские ручки тянулись к тебе, и лицо твое изменялось и становилось солнечным, когда ты видел детские головки.

Более всего тянулось твое сердце к несчастным, униженным, скорбящим. Более всего любил ты проповедовать на чердаках и в подвалах, среди людей изнемогающих от непосильной тяготы, куда служители алтаря избегали заходить и где тебя встречали сначала с недоверием, потом с удивлением и, наконец, с любовью. Лукьяновская тюрьма, множество заключенных узников воссылали благодарность Богу за посильные дары твоей любви. Кирилловская больница, где несчастные, лишенные разума, с благодарностью вспоминают о тебе, потому что ты не только думал о питании их, но пробовал заронить в их душах искры света.