Спиридон Кисляков - Исповедь священника перед Церковью

(Я:) «Сын мой, успокойтесь! вы такой и есть, каким себя изволите считать. Прежде всего вы очень добрый, кроткий и любящий всех, никому никогда не делавший зла и огорчения».

(Доктор:) «Разве это так? разве я такой добрый? это очень хорошо, очень мне легко, если я таков; но, ведь, я человек, вот мое горе! я потомок кровавых дьяволов! Господа, я сейчас постараюсь освободиться от человечества. О! обязательно постараюсь». (Доктор быстро, в один миг бросился из вагона на площадку, а с площадки под колеса поезда и действительно, он уже через две минуты лежал освобожденным от человечества.)

Сумасшедший капитан (В палате)

«Я, господа, — сам себе вслух говорит, — капитан. Ну, конечно, как вот война началась, я отправился со своим полком. Вдруг у моих ног упал снаряд, я хоть бы вздрогнул. Мы отправились прямо из Новограда, и вот в это время была ужасная канонада! Три дня она беспрерывно продолжалась. Около города Холма наш полк первый раз вступил в бой с австрийцами. Во время отъезда на поле сражения наш полк нигде не задерживался. В это время мы трое суток стояли под сильным огнем. Я, как всегда, в эти дни молился Богу. Да, но… о чем-то я хотел говорить. Да, вспомнил, я говорил о молитве. Да, да, молиться Богу непременно нужно, хотя я опять не понимаю, для чего молиться Богу? Разве наша молитва, без исполнения воли Божией, будет услышана? Никогда! Вот и наш полк, все время молился, а Бог над ним смеялся. Да и как не смеяться. Идут люди убивать один другого и молятся Богу, чтобы его-то Бог спас, а противника-то чтобы тот же самый Бог помог убить. Ну, конечно, наш полк очень много пострадал, почти его весь уничтожили. В это время я командовал ротой, а потом уже и целым батальоном. Во время моей команды на атаку австрийцев я, знаете ли, получил письмо от своей жены, она пишет, что у нее родился сын. Я сейчас, знаете ли, пригласил на закусочку своих товарищей-офицеров и вот мы кутнули с ними. Атака была у нас неудачная. В это время я не мог встать, а мясо мне совсем не по желудку. Командир полка что-то сейчас нездоров, наверное, он утомился. Скорее всего, после винта или преферанса. Ах, Боже мой, и вот собачка моя как-то плохо стала лаять. Да, что-то мне очень нездоровится. Николай Николаевич, верховный главнокомандующий, человек большого стратегического ума. Сегодня я должен подать рапорт относительно того, что я должен выехать в главную ставку верховного главнокомандующего. (Входит к нему сестра, он обращается к ней и говорит:) Вы, может быть, знаете, как мне добраться до главнокомандующего, я ему должен и обязан открыть против него заговор, да, заговор, форменный заговор. Против него в заговоре участвует весь царский двор. Ах! это ужасно! Сколько ему нужно иметь терпения. Да, вот мысль: говорят, что Наполеон все против себя заговоры разрушал одною лишь своею мыслью и одним своим взором, потрясал всю Европу. Ну прекрасно, я и тут мирюсь, пусть будет так, но чем Христос потрясает сердца человеческие? Вот где задача! Ведь люди, говоря откровенно, стали толстокожими свиньями, они не понимают Христа и никогда не поймут Его. Христос… Да, Христос это мировой вопрос. Я знаю, что Наполеон и теперь Вильгельм побеждали и побеждают своих врагов войсками, а чем же побеждает Христос людей? Да, верь или не верь, а приходится убеждаться, что он действительно есть Сын Божий. Вот было бы хорошо, если бы Он появился на небе и всему войску сказал бы: „Солдатики мои! Идите домой и не деритесь между собой“. Как? Пошли бы солдаты домой или нет? Нет, не пошли бы, они побоялись бы расстрела, ведь их сейчас бы начали расстреливать. Вот у меня голова опять начала болеть, что-то стало на душе тяжело. Ах, я уже устал, страшно устал мыслить, мне не хочется одного слова сказать, а остановиться я не могу. Сна нет, в голове какой-то шум… Нужно завтра спросить доктора, что это со мною, почему я не могу себя взять в руки? Неужели у меня нет воли? Да, значит, я забыл, полк наш оказался весь разбитым, офицеры все из строя выбыли. Вот что значит война. Ах! ведь я в то время от жены получил письмо; впрочем, в этом письме она писала мне о чудесном сне. Значит, она видела во сне Матерь Божию, которая стояла на коленах перед своим Сыном и молила Его, чтобы Он прекратил народную бойню. Да, это замечательный сон. Я все-таки удивляюсь, как Божия Матерь могла стать на колени перед Христом и просить Его о прекращении войны, когда она сама прекрасно знает, что Христос, как Бог, наградил всех людей совестью, открыл им Свой святой закон Евангелия и если люди все отвергли, то чего ради Божия Матерь будет молить Сына своего о людях? Нет, я уже устал, я хочу спать. Но вот опять мысли: что же будет с землею, если люди окончательно уничтожат одни других? Наверно, кто-нибудь да вместо людей будет владычествовать над землею? На самом деле, человек очень страшное животное, ему бы уже скоро нужно исчезнуть с лица земли. Это какое-то чудовище ужасное. Может быть, человек и не животное, а дух, просто адский дух, всеразрушающий дух. Стой, я сейчас еще жив, а когда умру, я обязательно тогда буду духом. Я буду входить в спальни к женщинам и буду их пугать; вот тогда получится комедия, понимаете, какая получится тогда комедия. Полк, значит, мой перевелся на отдых. Понимаете, я как будто слышу канонаду. Неужели австрийцы подходят? Вот и пулемет трещит; это что-то ужасное; я очень боюсь. Неужели сейчас придется идти в полк? (Тревожно озирается кругом.) Да ведь дело-то не шутка, канонада все сильнее и сильнее становится, это дело серьезное; хоть бы исповедаться. Грехов-то у меня много. Самый великий грех: я одну молодую галичанку тронул, это сильно на меня подействовало, наверно я от этого и заболел. Как она просила меня на коленях, чтобы я не трогал ее, но я был немножечко выпивши… Вот я ее и слышу, день и ночь слышу, как она молит и просит меня не трогать ее. Дурак я был, о, какой большой дурак я был! Теперь вот и страдай… Но и тут большие предрассудки. В самом деле: убить у нее отца, брата и убить на войне — совесть не мучает, а тронуть девушку — чувствуешь совесть. Я думаю, что война слишком нам с детства вбита в голову, как величайшая добродетель, как героизм, как защита отечества и т. д. Но в сущности война есть один из самых непростительных грехов. Так говорит совесть, так говорит и религия. Мне бы сейчас нужно доктора, что-то у меня в голове творится неправильно. Я не помню, контужен ли я или ранен? Но это пустяки, дело в том, что я не могу удержаться, не говорить. Сегодня я обязательно отправлюсь в ставку верховного главнокомандующего, мне нужно свой полк принять, затем комплектовать его, иначе дело будет швах, да и под суд попадешь. Удивительнейшая личность Христос! Если бы все люди созерцали Его, перед Ним мыслями, делами жили, о тогда бы на земле был рай! Я иначе Его не могу представлять, как живым, видящим нас, знающим все наши мысли и сердечные движения. Я, как только поправлюсь, так обязательно каждый раз буду все свои мысли и дела проверять Его реальным присутствием. Жизнь так мала, а ответственность так велика-велика, что страшно становится на душе. У меня опять голова что-то не в порядке, кружится, хочу не говорить и не могу; очень устал, утомился. Вот хоть газы ядовитые, какая в них скрывается страшная, разрушительная сила! И все человек, что не завоевал собой, своим умом, своим разумом, вдруг опрокинул все это на себя и от этого он гибнет, умирает, и исчезает с лица земли и т. п.» Этот бедный капитан пятнадцать суток, на закрывая рта, все, что он ни мыслил, выражал в словах, в звуковой форме, наконец умер, и умер в самых страшных конвульсиях!