Спиридон Кисляков - Исповедь священника перед Церковью

Живой же деятельной веры во Христа в то время у меня не было. Эта же самая девушка всегда со слезами молила за меня Христа, чтобы я стал ближе к Нему, чтобы я снова полюбил Его и полюбил Его всем своим существом. Но Христос сразу на ее горячие молитвы не отвечал. И я знал, почему Христос не отвечал на ее пламенную молитву. И вот до настоящего момента совесть моя меня страшно бичует. Она бичует меня за ту самую благороднейшую девушку, которую я, как мне кажется, оторвал от Бога и от Неба и умертвил ее святую чистую душу. Но вместе с этим тяжелым чувством я всегда в своей душе ощущаю светлые проблески духовного утешения. Я горячо верю и твердо надеюсь, что Христос всегда видит и слышит мою пламенную и прискорбную молитву о ней, ежедневно возносимую мною к небу. Я более чем уверен, что Спаситель примет, спасет и оудочерит ее Отцу Своему Небесному. Я до тех пор не успокоюсь душой и не перестану докучать своею молитвою Христу, пока не узнаю и не буду уверен, что она действительно, как истинная любимица Христа, будет сопричастна лику святых дочерей Господних. Я никогда не могу забыть ее муки и страдания, перенесенные ею ради моей души. Она от избытка своей христианской любви ко мне неоднократно становилась передо мной на колени и, обливаясь горячими слезами, просила и молила меня, чтобы я снова полюбил Христа, снова вернулся к Нему, снова зажил прежнею христианскою жизнью. «Я, — говорила она, — готова на все самые ужасные жертвы вплоть до самой смерти, лишь бы ты опять был во Христе и опять сочетался с Ним». Кроме нее, у меня в Каменце было очень много и других близких благочестивых людей, которые так сильно любили меня, что всегда наполняли тот храм, где приходилось служить мне, и они всегда окружали меня и старались неразлучно находиться со мною. В то время я глубоко и искренно осуждал себя. Прежде всего осуждал я себя за эту девушку, осуждал себя за свои тяжкие грехи, осуждал себя за уход мой от Христа, осуждал себя за то, что я как священнослужитель стремился перед людьми казаться святым, праведником, духовным поборником религии, ревнителем православия, одним словом не тем, каким я был на самом деле, наконец осуждал себя за то, что моя повседневная жизнь совершенно расходилась с теми моими проповедями, которые я произносил людям. Все это меня страшно всегда мучило и тяготило. Я не раз от этого рыдал душой.

Когда последовало синодское решение о переводе ревностного служителя и проповедника Церкви Христовой епископа Серафима из Каменца в Екатеринбург, тогда и я вскоре перевелся в Омск, а потом в Одессу. Здесь на меня была возложена обязанность посещать ночлежные дома и говорить в них босякам слово Божие. С большой радостью я исполнял эту для меня священную обязанность. Босяки скоро горячо ко мне привязались, я очень жалел их. Не могу умолчать и о том, что и среди них были рабы Христовы. Я всегда им удивлялся, но прежде и больше всего меня удивляло то, как наш несчастный трудовой народ еще не утратил веру в Бога и не потерял в себе Христа окончательно. Надо ведь сказать правду: ни перед кем так христианская Церковь не виновата, как исключительно перед рабочей христианской массой. Она в лице своих церковных князей, представителей Алтаря Христова, никогда не спускалась в эту трудовую массу, никогда не вносила в ее страдальческую жизнь света Христова. Подлинно удивительно, как еще эта масса, веками лишенная Евангельского света Христова, сохранила в своей душе Христа!

В самом деле, были ведь придворные священники, есть военное духовенство, есть сельское духовенство, есть, наконец, тюремное духовенство, но не было и нет рабочего духовенства, во главе которого должен стоять митрополит или по крайней мере какой-нибудь архиепископ, всегда встающий на защиту этой обездоленной массы от всяких эксплуататоров, начиная от самого государства и кончая каким-нибудь жалким фабрикантом. Тогда бы эта многомиллионная масса рабочего люда не сторонилась от Церкви, как от равнодушной к ней мачехи, нет, эта живая масса обездоленного люда смотрела бы на Церковь, как на свою родную мать и защитницу попираемой на земле христианской правды. Невозможно было не относиться сочувственно к этим несчастным рабочим людям, после тяжелого труда на пароходной пристани приходившим ночевать в ночлежку. Мне приходилось близко ознакомиться с их жизнью. «Боже мой, — говорил я сам себе, — если бы я хоть половину их труда перенес ради того, чтобы унаследовать Царство Небесное, я бы поистине был угоден Господу».