Спиридон Кисляков - Исповедь священника перед Церковью

Размышляя таким образом, я предносил своему воображению то, что буду Христом судим по всей строгости Евангельской правды, что с самого моего появления в мире и до самого последнего моего вздоха все мои мысли, все чувства и самые затаенные, сокровенные движения моего сердца, и все стремления моей воли, и все душевные мои переживания, и все атомы моего телесного организма будут пересмотрены всевидящим оком правосудия Божия. И вот тут-то настанет моя вечная погибель, ибо я хорошо себя знаю, что я по своей жизни враг Христа. Я не настолько утратил здравый смысл, чтобы утешать себя теософическими положениями: — «богочеловечества» нет — я твердо был убежден, что всякий, не живущий жизнью Христа, не растворяющий свою волю в воле Божией и не исполняющий учения назаретского Иисуса, погибнет, и погибнет окончательно. И вот эта-то погибель неминуемо и ждет меня. В самом деле, вот хотя бы взять теперь мое служение литургии среди узников: все арестанты смотрят на меня как на христианского священнослужителя, они исповедуются у меня, с величайшим напряжением ума и сердца они выстаивают всю литургию, надеясь на то, что эта литургия совершит для них нечто непостижимое для ума человеческого — через таинство Евхаристии соединит их со Христом. Эту литургию совершаю я. Что же я такое?

Я величайший грешник на земле! Я блудник! Я лицемер! Я гордец! Я тщеславный монах! Я соблазнитель многих душ! Я человеконенавистник! Я изменник Христу! Я богопродавец! Я предатель Спасителя! Я враг Сыну Божию! Я лжец! Я обманщик! Я клятвопреступник! Я служитель миру! Я раб греха! Я христианский антихрист! И вот я, вросший в эти грехи и органически сочетавшись и сжившись с ними, страшно сказать, совершаю божественную литургию, совершаю таинства Церкви! Страшно подумать! Насколько эти несчастные арестанты стоят выше меня по своей духовной праведности! Тут я не мог удержаться от слез. Мне было стыдно стоять у престола. Я рыдал.

Однажды во время моих посещений каторжан мне пришлось встретить среди них одного сатаниста, он открыл мне всю свою жизнь, она была ужасна. От его рассказа я находился целый месяц под страшным кошмаром. Мне все время грезилась детская кровь, на которой он совершал свою черную мессу, и страшное неописуемое гнусное осквернение Христа, и издевательство над ним. Но когда я стал копаться в своей душе, то тем более я ужаснулся. Ужаснулся я потому, что ведь и моя жизнь есть сплошное повседневное служение сатанизму. Каторжник-сатанист отличался от меня лишь тем, что он без всяких компромиссов всем своим существом служил дьяволу; моя же жизнь состояла из одних чистых компромиссов между Христом и дьяволом, между чистым святым христианством и христианским язычеством. Поэтому я ничуть не считал себя лучше того сатаниста. В самом деле, не та же ли черная месса [есть] и вся жизнь христианина, сознательно направленная против Евангелия? Как можно назвать ту жизнь христианина, которая ровно ничего в себе не имеет святого? Не есть ли тот же самый сатанизм жизнь христианина, сознательно живущего противоположно учению Христа? Встреченный мною сатанист был, я бы его назвал, религиозно-культовый сатанист, сознающий, отвергающий же заповеди Христа и не исполняющий их есть тоже сатанист, только повседневный, обыкновенный, практический сатанист. К последним я причисляю и самого себя. Компромиссы между Христом и миром в моей личной жизни были сплошным с моей стороны служением дьяволу. О, эти компромиссы! Они на протяжении девятнадцати веков и создали из христианства какое-то чудовищное язычество. И какое страшное язычество, которое в одно и то же время считает себя христианством и идет враждебно и сознательно против Христа! Благодаря им в христианство влился эллинизм, влился и весь иудаизм, против которого всю свою жизнь боролся Сам Христос, а теперь вливается в него весь языческий Восток, так называемый индуизм. Современное христианство есть поистине самая жалкая и чудовищная карикатура истинного христианства. Оно живет в настоящее время более политикою мира сего, чем Самим Христом, более язычеством, чем нормами Евангельской жизни. Что же касается нас, современного христианского духовенства, то и оно для Евангельской жизни совершенно мертво, его заели страшные паразиты: властолюбие, сребролюбие, торговля живым христианским Богом, лицемерие, политика, лесть, раболепие, пошлое служение имущим власть, сильным мира сего и т. д.

Что же касается христианской интеллигенции, то и она сильно заражена умовой идеологией материализма и затхлого пантеизма. Правда, как среди духовенства, так и среди интеллигенции были и есть истинные ученики и последователи Христа, но их так мало, что они в антихристианской массе совершенно теряются, распыляются и их не заметно. Но самая основная опасность для христианства кроется все же не в эллинизме, не в иудаизме и даже не в индуизме, она кроется в мертвом разлагающемся индифферентизме современного церковного образа жизни. Современная церковная жизнь — самый опасный и трудно победимый враг истинного христианства, ее враждебность ко Христу заключается в том, что она, т. е. церковная жизнь, при всех своих таинствах и иерархическом священстве живет абсолютно без живого Христа. Ее Христос потерял всякую власть над волею христианина, Он не касается и самой жизни Своих церковников, Он довольствуется лишь тем, что Его христиане значатся в церковно-метрических справках, больше этого Он от них ничего и не требует. Но такой Христос есть Христос церковных чиновников, Христос одних наемников, Христос христианских язычников, а не Христос истинных христиан. Мне вспомнились слова одного каторжанина, который как-то мне заявил, что современное христианство — «это страшная фабрика, где фабрикуются одни безбожники и преступники». Вспоминая эти ужасные слова арестанта, я мысленно остановился на самом себе и спрашивал свою собственную совесть: скажи мне, есть ли во мне хоть что-нибудь похожее на христианина? И совесть моя ответила мне отрицательно. Мне было тяжело. Кроме сих кающихся каторжан, среди арестантов мне приходилось встречать и величайших подвижников Христовых. Это те каторжане, которые, будучи на свободе, а потом даже уже и в тюрьме, брали на себя добровольно преступления других и, ради Христа, из любви к самим преступникам и к их несчастным семьям, безропотно несли, как виновные, всю тяжесть каторжной жизни. Таких я знал несколько человек, и вот, встречая этих подвижников Христовых, я опять почувствовал нестерпимую жажду любить Господа и любить Его так, чтобы в этой любви окончательно потонуть, исчезнуть и превратиться в самое пламя чистой святой любви.