Александр Борисов - Побелевшие нивы

Я очень хорошо знаю, что происходит сейчас в храме. В алтаре неспешно облачается батюшка. На клирос один за другим тянутся и ворчат «левые» певчие, всегда чем–то недовольные. Это, если поет левый хор, — старушки. Если сегодня будет правый, то это певцы–профессионалы, просто по большей части подрабатывающие. Верующих среди них мало. Эти пока что оживленно делятся последними новостями и анекдотами.

Здесь следует сделать маленькое отступление. Дело в том, что данная книга была написана, в 1983 году и имела некоторое хождение в «самиздате». Ситуация в стране и в Русской Православной Церкви во многом радикально изменилась. Однако совсем изымать те места, которые обрисовывают церковную жизнь в то время, автор счел нецелесообразным, поскольку они дают возможность увидеть некую историческую динамику жизни нашей Церкви в последние 10 лет Поэтому, оставляя многое из написанного ранее, одновременно автор будет обрисовывать современное положение.

Так, надо сказать, что в отношении певчих дело в значительной степени изменилось к лучшему. Во–первых, в 1991 г. упразднен институт «уполномоченных» Совета по делам религии. «Государево око» — чиновники, подчиненные одновременно ЦК КПСС и КГБ, жестко контролировали всю церковно–приходскую жизнь, чтобы она ни на йоту не вышла за рамки писаных законов и неписаных «инструкций». Например, уполномоченный более или менее зорко следил за тем, чтобы на клиросе не было молодежи, ни поющей, ни читающей, ни прислуживающей. Разрешалось все это делать только пенсионерам. Присутствие молодого человека на клиросе всегда было некой поблажкой со стороны уполномоченного, за которую его следовало регулярно «благодарить», как, впрочем, и за многое другое. Поэтому левый, то есть будничный, хор (левый — то есть стоящий на левом клиросе: на правом — праздничный хор профессиональных певцов) состоял, главным образом, из старушек, более или менее могущих петь. Это, как правило, самые давнишние прихожане данного храма. Будучи людьми очень верующими и весьма строгих правил, они осознают себя носительницами и хранительницами местной церковной традиции, не без некоторого, впрочем, превозношения, свойственного старожилам.

В настоящее время такого рода запрет на молодежь, слава Богу, снят, так что левые клиросы значительно «омолодились», пополнившись верующими и вполне благочестивыми молодыми людьми и девушками, нередко с неплохими голосами.

Во–вторых, что касается правых хоров, то сложности, помимо уполномоченного, состояли еще и в том, что певцы–профессионалы, как правило, были вынуждены скрывать на своей основной работе, что они еще поют и в церкви. Сейчас такое препятствие также исчезло, и на клиросе появились не только люди, «умеющие договориться» со светскими руководителями, но и просто верующие, быть может и не очень глубоко, но внешне вполне благочестивые певцы–профессионалы.

Но вернемся к нашему повествованию. В храме располагаются по привычным «своим» местам десятка два–три старушек–завсегдатаев. Тихонько крестятся, ставят свечки. Сейчас начнется служба — вечерняя с акафистом, в которой каждое слово, каждое движение заранее известно и расписано, причем основное содержание ее астрономически далеко от нашей жизни со всеми ее проблемами и заботами. Звучат приятные песнопения, торжественные возгласы священника, изредка из малопонятного языка прорываются отдельные различимые благочестивые слова. Горят свечи, полумрак.

Иногда, правда, умильное настроение какой–либо из бабушек без всякого перехода сменяется гневным шепотом на какого–нибудь молодого человека или девушку, зашедших на службу и своим смущенным видом или неловким движением (не той рукой свечку передали, не там встали) нарушивших привычную атмосферу. После чего бабушка, отчитавшая нарушителя и восстановившая должный порядок, оглядывается на стоящих вокруг, еще более истово крестится, как бы говоря всем своим видом: «Господи, прости! Но ты сам видишь, и Ангел потерял бы терпение от такого безобразия». И никого из присутствующих, по–видимому, не беспокоит вопрос, что же стоит за всеми этими малопонятными текстами. Напротив, все это как–то успокаивает, и даже сама непонятность слов создает ощущение гарантии того, что все в мире как–то само, даже без нашего участия, устроится и совершится так, как «Богу угодно».

Но не об этом главная забота и главная боль. Она о тех сотнях, а, может быть, за многие годы и тысячах молодых в основном людей, которые, как им кажется, случайно или из любопытства впервые переступают порог храма. В их глазах, лицах, во всем их облике столько того самого подлинного человеческого чувства, которое Священное Писание называет страхом Божиим. Такая в них видится надежда на то, что вот здесь наверняка есть что–то такое, чего нет больше нигде, что–то такое, что сделает понятным самое главное, сокровенное и глубокое в их жизни, ответит на те вопросы, которые еще и не заданы, даже еще не сформулированы в их сознании, но уже тревожат, уже не дают жить просто и бездумно.