А. М. Панченко - Смех как зрелище

Эта игра исполнена парадоксов; парадоксальность‑то качество, которое препятствует «охлаждению страсти». Юродивый устанавливает очень сложные и противоречивые игровые связи с толпой. Иными эти отношения и не могут быть: они парадоксальны изначально, потому что самый «подвиг» юродства парадоксален. Юродивому приходится совмещать непримиримые крайности. С одной стороны, он ищет прежде всего личного «спасения». В аскетическом попрании тщеславия, в оскорблении своей плоти юродивый глубоко индивидуален, он порывает с людьми, «яко в пустыни в народе пребывая». Если это не индивидуализм, то во всяком случае своего рода персонализм. С другой стороны, в юродстве есть черты общественного служения (см. ниже), которые чрезвычайно сильно проявились во времена раскола. Народными заступниками и обличителями венчанного злодея считались и юродивые эпохи Ивана Грозного.

Конечно, реальные юродивые не все были на одно лицо. Иные из них могли и не проявлять особой ретивости в обличениях. Важно, однако, что «поругание мира», забота о нравственном здоровье людей прямо предписаны юродивому. В агиографии это выражено устойчивой формулой, определяющей активную сторону юродства: «ругаться суетному и горделивому миру». Противоречивость юродства очень четко осознавалась в Древней Руси и была зафиксирована даже стилистически в ходячем оксюмороне «мудрейшее юродство». [38] 13 Сходный оксюморон употребил Л. Н. Толстой в дневниковом отзыве о скрипаче Кизеветтере, который послужил прототипом для заглавного героя «Альберта» (запись от 8 января 1857 г.); «Он гениальный юродивый» (Толстой Л. Н, Полн. собр, роч,, т. 47. М., 1937, с. 110). Парадоксальностью «подвига» юродивого предопределяется парадоксальность юродственного зрелища. Перейдем к рассмотрению основных парадоксов.

86

Избирая подвиг юродства, человек «укорение приемяеть и биение от безумных человек, яко юрод вменяем ими и безумен». [39] 14 ИРЛИ, Древлехранилище, колл. В. Н. Перетца, № 29, л. 515. Это выдержка из жития Исидора Ростовского Твердислова и одновременно стереотипная формула в агиографии юродивых. Вот подходящие к случаю примеры. «Прият блаженный Прокопий (имеется в виду Прокопий Устюжский, —А. П.) многу досаду, и укорение, и биение, и пхание от безумных человек». [40] 15 Житие Прокопия Устюжского, с. 16. Об Андрее Цареградском в житии говорится следующее: «Зряще на нь человеци глаголаху: се нова бешенина; друзии же глаголаху, яко

87

земля си николи же без салоса несть,… а друзии пхаху его по шии, биахуть его и спинами лице его кропляху, гнушающеся». [41] 18 ВМЧ, октябрь, дни 1—3, стб. 91. В цитированной выше похвале Иоанну Устюжскому, которая принадлежит перу С. И. Шаховского, этот стереотип также присутствует: «И ризами не одевается, и на гноищи наг пометается, и от невеглас камением и древесы ударяется». [42] 17 Житие Прокопия Устюжского, с. 244—245.

Обратим внимание на то, что юродивый вовсе не стремится избежать этого «биения и пхания»; так по крайней мере твердят агиографы. Напротив, он безмолвно и даже благодарно сносит побои толпы. Исполненное тягот, страданий и поношений юродство в древнерусских источниках уподобляется крестному пути Иисуса Христа, а сам подвижник сравнивается со Спасителем, — правда, в неявном виде, с помощью «скрытой» цитаты из Псалтыри (СI, 7). Юродивый, пишут авторы житий, «подобен неясыти пустынной», т. е. пеликану, который и в средние века, и в эпоху барокко, и позднее олицетворял Христа: согласно старинной легенде, пеликан вскармливает птенцов собственной кровью, это символическое изображение искупительной жертвы. Если жертва — тело Христа, то и тело юродивого — также жертва:

«Жертвенник свое тело сотвори, в нем же жряше жертву хваления, Аароновы жертвы богоподобнейше и честнейше». [43] 18 Кузнецов И. И. Святые блаженные Василий и Иоанн…, с. 45. Связывая стих псалма о «неясыти пустынной» с Христом, средневековые авторы иногда делали акцент на эпитете «пустынная». Так, в толкованиях Афанасия Александрийского (по «Толстовской Псалтыри» XI‑XII вв.) читаем: «Уподобихъся неясыти пустыньнеи: неясыти любить присно в горах жити, любляше же и Христос в пустынях, яко безмълъвьно» (Ковтун Л. С. Русская лексикография эпохи средневековья. М. —Л., 1963, с. 177). И при таком толковании уподобление юродивого «неясыти пустынной» не теряло смысла: ведь юродивый живет среди людей «яко в пустыни». Подражание крестному пути и делает подвиг юродства «сверхзаконным», в представлении агиографов — труднейшим и славнейшим, венчающим лествицу христианского подвижничества: «…выше естества нашего подвизася».