Плач третьей птицы

Подобный тип живет в монастыре под флагом супермена: «я вам докажу, я всё могу!»; не ест, не спит, взгляд отрешенный: круглосуточно на прямой связи с Богом… Прихожанки в восторге: «о! худенький какой! глаза горят, говорит чуть слышно, но со значением, и комарика не бьет, а отгоняет!». Увы, можно так и провыступать всю жизнь, считая что молишься, никогда не задумавшись, куда направлены чувство и воля, не открыв в себе ни глубины, ни своеобразия, ни свободы, ничего, сродного вечности: из огня спасется [449]лишь устремленное ко Христу, сотворенное по Его воле, вместе с Ним и ради Него.

Адам потерял рай, когда в ущерб дарованной гармонии пожелал действовать сам, утвердить себя как себя , без отношения к другому, к Богу и ко всей твари; все частные грехи – лишь проявления самости, огромного «Я! » , затмевающего реальность, ибо видеть реальность именно и значит выйти из себя и перенести свое Я в не-Я, в другое, зримое, т.е. полюбить [450]; кто любит Господа, тот конечно любит и ближнего, уверяет Василий Великий [451].

Но как полюбить? сердцу не прикажешь, учитывая что ближний в лучшем случае такой же, как я, грешник и безобразник; разве только вооружить ум [452]: желая любить, изменить угол зрения, смотреть на человека с Христовых позиций, стараться разглядеть сквозь греховный налет самое важное: божественное сыновство, соединяющее всех, а дурное оправдывать, сопоставляя с собственной мерзостью; неужели апостол Павел был беспочвенным идеалистом, когда говорил о нежности , почтительности и предупредительности друг к другу [453].

Ну, конечно, читаем помянники с именами ближних, молимся, а как же, «иначе будет ад», говорит игумения, ведь молясь о ком-то просим Бога повлиять, активизировать лучшее в человеке – и тем самым обезопасить от него себя . О матушке взывают все, потому что зависят, певчие горячо возносят прошения о регенте, которая достает , кухарки соответственно о келаре; Боже мой! – вздыхаешь целыми днями, но всегда с корыстью: слышит ли Он меня , спасет ли, достигну ли? молишься, чтобы напомнить о себе , потому что выпрашиваешь чего-нибудь, ну там здоровья, избавления от грехов, скорбей, вестей из дома; прилежно молишься о том, кто осложняет жизнь, бывает, молишься оттого что желание пришло, настроение такое…

Всегда, всегда корысть; под укрытием правильных слов и дел кормится и жиреет всё тот же свирепый эгоизм; вспомнишь соловьевского антихриста: он вполне добродетелен, непорочен, сдержан, ревностно помогает другим, заповедей не нарушает; и в Бога верит, но в глубине души невольно и безотчетно предпочитает Ему себя [454]; по этому духу он и обрящет в свое время единомышленников.

Невозможно следовать за Христом, не отказавшись , по греческому оригиналу, от себя самого, не погубив душу [455]- здесь говорится, вопреки некоторым толкованиям, не о смерти за Иисуса [456](употреблено слово juc)h,а не b)ioq или zw)h), а именно об обретении души через отвержение нажитого прежде ничтожного мирка с естественными понятиями и стремлениями, которыми так дорожит бедный человек, заключенный в темнице своего я .

Принимая это условие, выдвинутое Самим Спасителем, можно служить Ему на всяком месте; но все-таки для созидания человеческой ипостаси нет ничего удобнее монастырского уклада, для сокрушения самости нет ничего эффективнее многовековой монашеской технологии, выраженной в обетах. Отказ от имения учит надеяться лишь на Бога; хранение чистоты возвращает к единству разума и чувства, уцеломудривает, по выражению о. Павла Флоренского; послушание воспитывает отречение от собственной воли, от индивидуальной свободы, вернее, ее видимости [457].

Монашество – преломление самой природы! Монашество – игольное ушко! Надо войти через него в рай [458].

Действительно, монашество вслед за мученичеством стало свидетельством сверхприродной сущности христианства, изъявлением свободы от сладких земных пут, которыми князь мира сего дерзнул соблазнять и Самого Спасителя. Человечество, как ни горько это признать, послушно приняло его посулы: превратить камни в хлебы – значит отвергнуть пот лица и предпочесть аскетическому и творческому усилию научно-технические средства решения экономических проблем; броситься с храма в расчете на сверхъестественное вмешательство – символ падения вниз, бесстыдства в хищном желании овладеть украденным знанием, подменить молитву магией и окончательно отставить Бога; а поклониться , признав власть сатаны, – не холопская ли готовность, закрыв глаза на религиозные и нравственные принципы, объединяться, вверяясь Евросоюзу, мировому правительству, общему рынку ради сглаживания международных антагонизмов и, как уверяют, всеобщего мира и безопасности [460].