Плач третьей птицы

В перестроечной школе эта тенденция отнюдь не изменилась, наоборот, усугубилась до полного примитива; тестовая система, электронное обучение, мгновенное беструдное получение любых сведений из компьютера имеют в перспективе низведение уровня совсем до дебильного. При всей советской бедности входившая в программу классическая русская литература формировала идеалы, мечтания, намерения, в какой-то степени заменяя недоступную Библию. С героями романов соглашались или спорили, как с живыми, и незаметно с детства вкоренялся некоторый этический императив [256], презумпция морали, отчасти выражаемая понятиями «слово чести», «муки совести», «веление долга».

Нынешнее клиповое мышление исключает необходимость учиться; массы и без того прекрасно информированы: средства коммуникации адаптируют, популяризируют и делают доходчивым любой предмет; даже о Христе и Церкви можно узнавать из газет и телевизионных передач. Но в интерпретации СМИ события, факты и явления обретают специфическое обличье, перетолковываются до неузнаваемости и превращаются в фантик, инсценировку, карикатуру [257].

В самом деле, зачем проливать кровь в подвиге, проще объезжать святые места [258], отыскивая мудрецов и пророков, всюду вопрошая что есть истина и как Пилат удаляться, опасаясь услышать правду; зачем расшибать дурацкий лоб в бесплодных плачах и воздыханиях, проще молиться хором в непримиримой толпе, трясущей хоругвями то против войны в Ираке, то против растления, то против телевидения, то против властей, благо пока не сажают. Когда настоящие враги слишком опасны, надо найти других, не так опасных, иронизировал в похожем случае святитель Филарет Московский.

Еще не старец Сампсон (Сиверс) порицал монаха, отрывающего время от молитвы на Пушкина и Лермонтова; между тем сам он, происходя из хорошей семьи, получил соответствующее образование: когда есть чем дышать, воздуха не замечаешь [259]. Все-таки не зря иные духовники советуют молодым отвлечься от «Добротолюбия» и обратиться к Диккенсу или хоть «Винни-Пуху», чтобы заполнить зияющие нравственные дыры пусть простенькими примерами отваги, стойкости, дружбы – прежде чем возлететь в горняя .

Оправдывать собственную дремучесть некнижностью апостолов не корректно: палестинские рыбари знали Закон, декалог, мир Ветхого Завета а главное, имели необходимо предваряющее встречу с Богом понятие о своей недостаточности и греховности [260]. Неприлично также козырять именами великих простецов, которых немало в святцах: нам ли сравниваться с теми, кого Господь просвещал Сам, чьё пламенное покаяние и аскетическое самоотвержение превышали резервы человеческого естества. Сегодня же варвары с мутным православием, сотканным из безграмотных цитатников, высокомерно презирают культуру: развлекаловка ! – имея в виду те ее образцы, с которыми знакомы, и не подозревая, что культура есть обязательный фундамент нравственного и духовного развития.

Культура не совпадает с ученостью; культурный человек, в отличие от дикого, человек возделанный, обработанный этическим воспитанием, таинственно сознающий свое творческое задание, связанное с божественным предназначением; в таком смысле христианство является источником высокого духовного аристократизма; этот феномен выразила пожилая собеседница архимандрита Павла (Груздева): сейчас все грамотные, а культуры нет; а раньше грамоты не знали, а были культурными людьми [261].

Отказаться от культуры на самом деле невозможно; результатом становится грубая подмена истинных ценностей ложными, и место крещеной культуры, сформировавшейся в христианском обществе (советское время если и создало что-то оригинальное и бессмертное, то в тех же классических традициях) занимает дурное, низменное, поп-культура; безжизненная каменистая почва, на которой проблематично взрастить что-нибудь путное. Семя христианства не укореняется в таких душах, и веруют они только временами [262]; марсиане с Евангелием в руках и камнем за пазухой, ненадежные, безответственные и ленивые, неспособные путем ни молиться, ни трудиться, ни читать ни плавать, как говорили древние греки.

Во многих монастырях уже поняли, что ученье – свет: начинают с нуля, проводят простые беседы о нравственности , держат в библиотеках Диккенса, Достоевского и Чехова; устраивают концерты классической музыки и даже показывают шедевры кинематографа, не опасаясь разгула воображения. Искусство, ярко и выпукло отражая человеческое бытие, помогает увидеть и оценить нравственную суть поступков и отношений, которую мы далеко не сразу научаемся извлекать из Евангелия, никогда не отождествляя, например, полупьяного нищего у наших ворот с обобранным избитым евреем, которого пожалел самарянин.