Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.

При всей трудности выбора фигура Константина Философа как автора «Прогласа» представляется все–таки более вероятной. В ее пользу может говорить та общая тенденция, которая наметилась за последнюю четверть века в отношении авторства «Прогласа» и в известном отношении совпала с осознанием особо выдающейся роли Константина Философа как автора славянскихтекстов [5] Едва ли сейчас найдется специалист, разделяющий старое (и когда–то довольно распространенное) мнение А. Брюкнера, согласно которому «Кирилл (— Константин) никогда ничего не писал по–славянски». Тем более нельзя ставить под сомнение знание солунскими братьями славянского языка. Ср.: «вы бо еста селуненина да селунене вьси чисто словеньскы беседуютъ» («Житие Мефодия» V:8). При этом, конечно, исключается предположение о том, что Константин мог составить «Проглас» на греческом языке (в отличие от «Похвалы Григорию», см. Якобсон 1970:334–335). Дело в том, что некоторые места «Прогласа» ориентированы именно на славянский язык (тема слова и словен и т. п.), при переходе же на греческий снимается эффектнейшая парономасия, несколько раз появляющаяся в «Прогласе». , с одной стороны, и, с другой, со старой традицией мифологизирующего характера, циклизовавшей ряд старославянских текстов (в том числе и «Проглас») [6] Ср. в старых списках: «предсловие евангелльское святаго Кирила» (Троицк.) или «бл<���а>женаго учителя нашего Константина философа слово» (Хиландарск.). вокруг имени Константина Философа. Выявление текстов, принадлежащих его перу (особенно таких, как «Похвала Григорию Богослову» и др.), позволяет расширить возможности сравнения «Прогласа» с точки зрения его предполагаемой принадлежности к указанному классу текстов. Действительно, анализ этих последних, кажется, позволяет выделить ряд элементов (словесных, фразеологических, стилистических и даже концептуальных), довольно точно соответствующих отдельным фрагментам «Прогласа» (об этом см. отчасти ниже).

Вместе с тем и «Проглас» и «Похвала Григорию Богослову» объединяются, видимо, некоторыми общими чертами содержания и стиля с иным, существенно более ранним кругом текстов, влияние которых на «Проглас» и «Похвалу» должно расцениваться как важный дополнительный аргумент в пользу авторства Константина Философа в случае «Прогласа» и «Похвалы». В данном случае речь идет о том, что сама тема Словаи Мудростисвязывает эти тексты как с поэтикой и религиозно–философской концепцией Григория Назианзина (Богослова), ок. 329–390 гг., одного из трех наиболее почитаемых святителей и одновременно великолепного писателя и непревзойденного стилиста своего времени (особенно в его стихотворных произведениях), так и с отдельными фактами жизни Константина Философа [7] Связь двух тем, Мудрости и Григория Богослова, вытекающая из всей жизни и сочинений этого святителя, отмечает и важнейший переворот в жизни ученика Григория Константина, когда он сделал свой двойной выбор — «izvolitev Sofije–Modrosti za nevesto in izvolitev sv. Gregorija Nazianzinškega za zaščitnika», как сформулирует это Grivec, 1935:81 (ср. Якобсон 1985:280). Характерна в этой связи фреска XVI–XVII в., изображающая Григория Богослова и Константина–Кирилла (в центре композиции, включающей также Иоанна Златоуста слева и Мефодия справа) и находящаяся в Дольнобешовицком монастыре в Болгарии (см. Василиев 1963:428, илл. 26). .

В «Житии Константина» [8] См. Grivec–Tomšič 1960; Лавров 1930; Lehr–Splawmski 1959; Климент Охридский 1973; Флоря 1981; к языку «Жития» см. Weingart 1935; van Wijk 1941; 1941а; Куев 1903; Дуйчев 1963; Мечев 1965, Ziffer 1991 и др.; ср. в более широком плане Picchio 1972:72–86; 1970–1972:420–443, а также 1991. Из многочисленной литературы о Константине и Мефодии см. Кирилло–Мефод. сб. 1865; Бильбасов 1868; 1871; Воронов 1877; Ягич 1885; Малышевский 1886; Pastrnek 1902; Ламанский 1903–1904; Ястребов 1911; Snopek 1920; Огіенко 1927–1928; Лавров 1928; Теодоров–Балан 1920–1934; Stanislav 1945; Dvornik 1933; Дворник 1949; Grivec 1960; Vavrinek 1963; Конст. — Кир. Фил. 1969; Кирил Солун. 1970; Бернштейн 1984; Власов 1992 и др. рассказывается о том, как он ребенком, в возрасте семи лет, познакомился с сочинениями Григория Назианзина, знал их «изъусть» (III:17), а автора их избрал себе защитником и покровителем («припадающь къ тебе л'юбовию и верою. приими и буди ми учитель и просветитель» — из «Похвалы Григорию»). Там же (в «Житии») приводится содержание сна, в котором семилетний Константин обручается с Софией–Премудростью: «Седми же летъ отрокъ бывъ, виде сонъ… яко стратигь, собравъ въся девиця нашего града, и рече къ мнe: избери себе отъ нихъ, юже хощеши подружіе на помощь и съвръсть себе. Азъ же глядавъ и смотривъ всихъ, видехъ едину краснеишу всехъ, лицемъ светящуся и украшену вельми монисты златыми и бисеромъ и въсею красотою, еи же бе имя Софиа, сиречь мудрость, ту избрахъ» (цитируется по списку XV в. Московской Духовной Академии, см. Лавров 1930). Отрок поведал о своем видении родителям, которые, услышав содержание сна, обратились к сыну с напутствием: «Сыну, храни законъ отца твоего, и не отврьзи наказаніа матере своея. Светилникъ бо заповедь закону и светъ. Ръци ж премудрости: сестра ми буди, а мудрость знаему себе сотвори: сіаеть бо премудрость паче слънца, и аще приведеши ю себе имети подружіе то отъ многа зла избавишися ею» [9] Обращение родителей к Константину строится как мозаичная композиция из фрагментов книги Притчей (VI: 20, 23; VII: 4) и книги Премудрости Соломона (VII: 29 и особенное сгущение цитат из этого текста в заключительных словах родителей). Тем более показательно, что фраза «Скажи мудрости: "Ты сестра моя!"» из Притчей Соломоновых (VII:4) отражена как в указанном месте «Жития Константина», так и в знаменитом «френе» Григория Назианзина «О страданиях моей души» («Θρήνος περί των τής αυτού ψυχής παιθών») — Είπον τήν Σοφίαν έμήν / άόελφήν είναι ( Patrologia Graeca , t. 35, 728), где описывается явление двух дев–красавиц — Целомудрия и Мудрости, открывших ему путь к духовной жизни. Несомненно, что это описание повлияло на соответствующий эпизод в «Житии». См. Grivec 1935:83–93; 1941; Vavrinek 1962:104–105; Флоря 1981:107 и др. Указываемые исследователями (Dvornik 1933:21) различия в деталях (отсутствие мотива «выбора» у Григория, приспособленность «сна» Константина к условиям жизни, отсутствовавшим в эпоху Григория, ср. т. н. «конкурсы красоты», о которых см. Hunger 1965 и др.) не меняют сути дела. . И несколько далее, после сообщения о духовном прозрении и решении выбрать новый жизненный путь [10] Ср.: «Въ себе помысливъ житіа сего утеxу, окаашеся, глаголя: таково ли есть житіе се, да, въ радости место, печаль пребываетъ? Отъ сего дьни по инъ ся путь иму, иже есть сего лучьши, а въ млъве житіа сего своихъ дьніи не иждиву» (III). : «И по ученіе ся имъ, седяше въ дому своемъ, учася книгамъ изъусть святаго Григорiа Феолога. И знаменіе крестное сотвори на стене, и похвалю написа святому Григорію сице: о Григоріе, теломъ чловече, а душею аггеле, ты бо теломъ чловекъ еси и аггелъ явися. Уста бо твоа яко единъ отъ серафимъ, Бога прославляють и всю въселеную просвещають правыя веры наказаніемъ. Тем же и мене, припадающа къ тебе любовiю и верою, пріими и буди ми просветитель и учитель… Въшедъ же въ многы беседы и умъ веліи [11] Разумеются рассуждения и мысли Григория Богослова. , не могы разумети глубины, въ уныние велико въниде». — Мальчик обратился за помощью к случившемуся при этом ученому чужеземцу: «добре дея, научи мя художьству грамотичьску». Однако тот отказал Константину, который «шедъ домови, въ молитвахъ пребываше, дабы обрелъ желаніе сръдца своего». Вскоре Бог исполнил это желание. Правитель цесаря, услышав о Константине, «о красоте бо его, и мудрости и прилежнемъ ученіи», пригласил мальчика учиться с цесарем [12] К этому месту, рассказывающему о совместном обучении Константина и будущего византийского императора Михаила III и вызывающему ряд сомнений хронологического порядка (при любом из имеющихся допущений о годе рождения Михаила III — 839 или 840, 836, 832 — Константин оказывается существенно старше его), см. Wasilewski 1970; Speck 1974:17; Флоря 1981:108 и др. . Константин пустился в путь к императорскому двору, сотворив по пути молитву: «Боже отець нашихъ, и господи милостиве, иже еси сотворилъ всячьская словом, и премудростію твоею создавъ чловека, да владееть сотворенными тобою тварьми, даждь ми сущую въскраи твоихъ престолъ премудрость, да разумевъ, что есть угодно тебе, спасуся. Азъ бо есмь рабъ твои, и сынъ рабыня твоея. И к сему прочюю Соломоню молитву изъглагола [13] Произнесение Константином молитвы Соломона в ответственный, переломный момент его жизни можно считать своеобразным ответом на наставление ему родителей, составленное из фрагментов обеих ветхозаветных книг, приписываемых Соломону. Более того, есть серьезные основания согласиться с мнением, согласно которому эта молитва является стихотворением, сложенным Константином на материале библейских текстов (Дуйчев 1964:73–76). В таком случае поэт возвращает своему предшественнику и тоже поэту поэтический текст, вдохновленный его же (Соломона) образами. , и въставъ рече: аминь» (III).