Альфред Хейдок - Страницы моей жизни (сборник)

Так вот, крепость эта оказалась у поляков. Наших войск там не было. Польский комендант обходит эшелон, а я понимаю, что теперь-то меня снимут. Ну что же, подошёл он к нашему вагону. Узбеки встали, а я у них за спинами пригнулся к земле. Но самое главное я не сказал. Узбеки наелись этих курдюков, хлеба и начали издавать невообразимые запахи. В вагоне стояла вонь. Польский комендант сунулся к нам, повёл носом, выругался и ушёл.

Поезд пошёл дальше по Полесью. Но я был напуган. Года два спустя, в Амурской области, я встретил русского человека, который, подобно мне, шёл той же дорогой и которого польский комендант на станции снял с поезда, арестовал и отправил в лагерь, в котором были и другие заключённые. Поляки этих заключённых день за днём вешали [5]. И мой рассказчик спасся тем, что был шофёром и вместе с машиной удрал.

А теперь дальше, что со мной было. Отъехали мы от этой злополучной крепости одну станцию. А Полесье – это болота, леса. Станция маленькая, глухая, и я на ней слез, думал, что пойду по деревням, по лесу пешком, буду пробираться к русской границе. Начал на этой станции расспрашивать, какие тут дороги, намечать путь. В это время подходит поезд и останавливается. И с этого поезда слезают русские люди, сёстры милосердия, врачи. Я к ним: «Кто вы такие?» Они говорят: «Госпиталь Красного Креста. Нас взяли немцы, и мы у них продолжаем нести такую же службу, как и прежде, обслуживаем раненых в госпитале. И нас отправляют в Гомель».

Я спрашиваю: «А нельзя ли с вами проехать?» «Можно, – отвечают. – У нас уже восемь человек едет таких».

И я забрался к ним в поезд, вступил с теми восемью в переговоры, вместе составили общий план и, не доезжая Гомеля, слезли и отправились в город. В Гомель попали под вечер. Пошли в гостиницу. Взяли общий номер на втором этаже. На нижнем – находился бардак. У нас у всех с собой были продукты. Достали, начали готовить ужин. Ложек нет. Пошли вниз к этим девочкам – проституткам. Они принесли нам ложки и сели с нами ужинать. А у нас анекдоты один краше другого. Все хохочут, девчонки тоже.

Весёлый ужин провели. Девчонки ушли к себе, унесли ложки, а мы спокойно переночевали и наутро составили следующий план. Гомель занят немцами. От Гомеля до Ново-Зыбково – 70 километров, а посредине – немецкая линия фронта. Конечно, там есть заставы, которые могут пустить или не пустить нас дальше. Решили так: два человека из нашей компании должны пойти к немецкому коменданту Гомеля и потребовать для нас пропуск. Но пропуск на Ново-Зыбково, то есть на неприятельскую территорию, никакой комендант не даст. Мы выяснили, что около Ново-Забково есть маленький разъезд, и мы просили пропуск не на Ново-Зыбково, а на этот маленький разъезд, немецкий комендант наверняка ничего о нём не будет знать. Он, может быть, спросит, на какой он территории, мы скажем – на немецкой, и он нам выдаст по ошибке пропуск.

Выбрали меня и ещё одного офицера, который хорошо говорил по-немецки, по фамилии Берхович. Пришли мы к коменданту, там полно евреев. Гомель чисто еврейский город, еврей на еврее, и все пристают к этому коменданту с какими-то требованиями и просьбами, и тот так устал, сидит взъерошенный. Мы подошли к нему. Он спрашивает: «А ваш разъезд на занятой нами территории?» Мы говорим: «Да, на занятой». Комендант обращается к писарю: «Шрейб», – то есть «пиши». Тот берёт лоскуток бумаги, пишет, штемпель ставит и спрашивает, на сколько человек. Мы говорим: «На девять».

Так мы получили пропуск на девять человек.

После этого мы наняли подводу, на неё погрузили свои вещи, а сами пешком спокойно пошли по шоссе в сторону Ново-Зыбково. И если попадалась немецкая застава, предъявляли пропуск, и нас спокойно пропускали. Так мы оказались на русской земле. Шли до вечера, а ночевали в старообрядческом селе Ветка, бывшем в своё время центром старообрядчества, типография даже имелась.

Переночевали и назавтра пешком двинулись дальше. Под вечер пришли в Ново-Зыбково, где было сплошное море бежавших с фронта солдат. Всем им надо куда-то ехать. Поезда нет, все ждут, волнуются. Большая часть солдат вооружена, никто никого не слушает, никто ничего путём не знает. Но с наступлением вечера мы всё-таки узнали, что должен прийти состав, который пойдёт сперва в Брянск, а потом дальше в Москву. Наша компания распалась, каждому надо было в свою сторону. Я забрался в этот эшелон и долго ждал, когда его отправят. Наконец, мой вагон набился солдатами и другим народом.

Перед отправлением приходит местный представитель и грозно требует, чтобы солдаты, у которых есть оружие, сдавали его. А солдаты эти – его матом. Тогда он говорит: «Я поставлю везде на стрелках пулемёты, и вы никуда не уйдёте». «Ставь, собака!» – отвечали ему. Но ни черта он не поставил, солдаты оружие не сдали, и, в конце концов, поезд пошёл. Через какое-то время мы прибыли на Брянщину. Остановились и слезли. Брянск оказался удивительно уютным в том отношении, что там свободно продавался хлеб и продукты. Мы ждали поезда, который из Брянска пойдёт в Москву. Но на брянском вокзале таких ожидающих набралось около трёх тысяч, а ведь поезд-то наверняка не придёт пустым. Как усядутся эти три тысячи? И как попасть в Москву – большой вопрос. К вечеру подходит тот поезд. Это был март, ещё лежал снег, а ночью был морозец, на крышах вагонов ехали люди, и с крыш снимали замёрзших и мёртвых.