Филип Янси - Отголоски иного мира

Гилки пишет:

«Сообщество, в котором люди давно забыли, кто из них американец, кто британец, кто белый, а кто негр, кто еврей, парс или индиец, внезапно распалось на враждующие группировки. По иронии судьбы чудный рождественский подарок принес на землю не мир, а нечто диаметрально противоположное. В центре лагеря лежала гора нераспечатанных посылок, а вокруг них бурлили потоки раздоров и злобы.

И впервые за всю жизнь мне было стыдно, что я американец».

Не отличавшиеся справедливостью японские власти, в данном случае оказались гуманнее американских узников. Из Токио пришло распоряжение выдать каждому по посылке, а лишние посылки передать в другие лагеря.

Из этой и ей подобных историй Гилки вынес тяжелый урок. До лагеря он был идеалистом. Но два с половиной года плена, проведенные среди миссионеров, священников, учителей и бизнесменов, в корне изменили его взгляды. Он увидел темную сторону человека, его эгоизм. А самое главное — понял, каковы последствия такого незамысловатого греха как алчность.

Корни алчности, как и любого греха, в изначальном нарушении миропорядка. Мы, люди, получили трудный дар свободы, а потому всегда способны ей злоупотребить. Мы стяжаем, обрекая других на голод. Мы развязываем войны, обрекая других на смерть. Планета содрогается от наших попыток утвердиться в качестве центра вселенной, изгнав оттуда Бога.

«Если пытаешься обрести счастье, стяжая восхищение мужчин, любовь женщин, тепло выпивки, всю полноту плотского наслаждения, сокровища и драгоценности, то это вскоре отвратит тебя от любви Божией: люди, выпивка, похоть и жадность станут важнее Бога, затмят Его свет.., И станешь несчастным, испуганным, сердитым, озлобленным, нетерпимым, нетерпеливым, неспокойным, не сможешь молиться. Таково тяжкое бремя греха. Ему следует предпочесть легкое и благое бремя Христово».

Ланселот Эндрюс Ламар, главный герой романа Уокера Перси «Ланселот» дрейфует по жизни в полусонном состоянии. Он столь предсказуем, что по его действиям соседи проверяют часы. Внезапно рутина заканчивается: он узнает, что его дочь рождена не от него, а от другого мужчины.

Ланселот задается вопросом: может быть, доказательства Божьего бытия, основанные на упорядоченности и красоте вселенной, неверны?

Он рассуждает: а если рассказать человеку о греховном поступке? О злом деянии, объяснения которому нет? И тут возникает загадка. Человек прислушается, навострит уши. Рассказ произведет на него впечатление, подведет его к порогу веры…

Что будет, если там, где интерес к Богу напрочь отсутствует, вы возьмете и докажете факт существование греха? Не будет ли это удачей, доказательством Божьего бытия? Если существует грех — зло, реальная злая сила, то должен быть и Бог!

Если учесть переизбыток в мире насилия и несправедливости, то Ланселот вполне может оказаться прав: зло — косвенное доказательство Божьего бытия. Более того: если нас возмущают поступки негодяев — террористов–смертников, садистов–охранников в концлагере, похитителей детей, — это говорит о нашей нравственной интуиции. Мы нутром чуем, что есть вещи, которые неправильны, аморальны, чудовищны.

Я уже говорил, что недолюбливаю слово «грех». Есть в нем что–то скользкое, змеиное. Быть может, причиной таких ассоциаций стали миссионеры из наших южных штатов, которые зловеще шипели: «Грех–х–х», и, как бы грозя силам дьявола, трясли кулаком.

В детстве при слове «грех» я трепетал. Мои представления о Боге сформировались под влиянием грозных проповедников. Образ Бога–Отца был мне непонятен: мой собственный отец умер, когда мне не исполнилось и года, поэтому понятие «отец» было для меня пустым звуком. Скорее уж, Бог походил на полицейского или строгого учителя, норовящего поймать негодника на проступке. Ослушание было чревато быстрым и страшным наказанием. А вдобавок доброжелатели из числа прихожан сообщили: за моими тайными проступками денно и нощно наблюдает с небес еще и мой земной отец.

Подростком я стал относиться к греху с некоторой долей цинизма. Помню, однажды в летнем лагере выступал с проповедью пылкий молодой студент из крайне консервативного христианского университета. Мы спели четыре куплета гимна «Агнец Божий, я иду», и потом он принялся увещевать нераскаянных. Две трети аудитории вышли вперед преклонить колени в знак покаяния. Я тоскливо смотрел на гофрированную металлическую крышу: когда случались грозы, дождь барабанил так сильно, что собрание приходилось прекращать. Но на небе, как назло, ни облачка.