Филип Янси - В поисках невидимого Бога

Мы задумались, не повернуть ли назад, но возвращаться не хотелось. Немного посидели, ожидая, когда туман хоть чуточку разойдется, потом сверились по компасу и зашагали дальше. Когда туман вновь сгустился, мы сели в мокрый снег и снова стали ждать.

Из–за опасности обвалов мы специально избрали длинный маршрут, идущий по более отлогим склонам горы. Где–то рокотали лавины, срывавшиеся со скал неподалеку. Умом мы понимали, что нам они не угрожают, но слышимость была такая, что казалось, лавина несется прямо на нас. Сидя в снегу среди молочного облака и слушая грохот снежных обвалов, поневоле начинаешь сомневаться в картах, компасах, органах чувств и самом разуме.

Между тем расчет оказался верным: под лавину мы не попали. В какой–то момент туман расступился настолько, что мы смогли разглядеть выступ, ведущий непосредственно к вершине. Осторожно ступая, мы до нее добрались. Все–таки добрались! По нетронутому снегу мы поняли, что в тот сезон стали первыми, кто взошел на гору Шерман. А затем началась приятная часть. Туман рассеялся, и мы смогли выбирать между разными маршрутами возвращения. И если подъем занял у нас четыре часа, то спуск – меньше часа. Мы съезжали вниз на спинах — скользили по склонам, покрытым свежим снегом, словно на санках.

Впоследствии я не раз вспоминал этот поход и понял, что он — притча о пути веры. Неверные расчеты, опасения, трудности, долгие периоды ожидания, тяжелая дорога. Как бы тщательно я ни готовился, какие бы предосторожности ни предпринимал, как бы ни старался исключить риск, настают минуты, когда все бесполезно. Вокруг смыкается белая мгла, не видать ни зги, и грохочут лавины.

Но какая радость достичь вершины! А ведь гора Шерман не столь уж и высока. Всего лишь одна из колорадских гор высотой около четырех тысяч метров. Остаются еще пятьдесят две.

Когда мы приведем наш духовный дом в порядок, мы умрем. Но наведение порядка все продолжается. Мы обретаем достаточно уверенности, чтобы идти, но оказывается, что путь лежит во тьме. И не надо ждать, что вера все прояснит. Вера – это доверие, а не несомненность.

Мне близки слова американской поэтессы Энн Секстон, которая сказала, что любит веру, но веры у нее очень мало. Лично я свой скептицизм приобрел главным образом в церкви: я слышал «свидетельства о пути к вере», как впоследствии выяснилось, вымышленные, видел лицемерие «старших братьев», наблюдал, как люди благодарят Бога за чудесное исцеление, а через неделю умирают. Я понял, что практически каждый «ответ на молитву» имеет другое возможное объяснение, и спешил это объяснение найти. Правда, впоследствии я перерос стремление выискивать прорехи в вере других людей, но определенный скептицизм у меня остался, как и сильнейшее отвращение к злоупотреблениям верой.

Поскольку я пишу о боли и страдании, у меня есть специальный шкафчик для писем от христиан, которые честно молятся — о ребенке с врожденным пороком, о неоперабельной опухоли мозга, об исцелении от паралича — проходят елеосвящение, исполняют все библейские заповеди, но облегчения не получают. Их вера не вознаграждается. Я спрашивал многих врачей–христиан, были ли они когда–нибудь свидетелями явного медицинского чуда. Обычно, хорошо подумав, они называют один, максимум — два случая.

Как ни странно, работа над книгами о христианской вере дела не облегчает. Один мой добрый знакомый сказал о христианах: «Если достаточно часто повторять себе что–либо, в конце концов можно в это и поверить». Не мой ли это вариант? Слова, слова, слова… Действительно ли я верю тому, что пишу, или стал неким бизнесменом от духовности? Когда говоришь о невидимом Боге, поневоле закрадываются сомнения.

Одна из причин, по которым я всегда опасаюсь писать о вере, — опасение, как бы ее в ком–нибудь не пошатнуть. Но хотя у меня и в мыслях нет расшатать чью–либо простую веру, нет у меня и желания породить нереальные ожидания относительно возможностей веры. Как сказал мудрый епископ и миссионер Лесли Ньюбигин, «искушать Бога — значит пытаться добиться большей уверенности, чем дал Бог». Будем честны: христиане беднеют, болеют, лысеют, теряют зубы и зрение ничуть не меньше, чем остальные люди. И, как все прочие, умирают.