Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея

Ущелье окутала пелена тумана, сквозь который пробивался красноватый серп месяца. С шумом плескалась вода. Я долго не мог уснуть.

Рано утром нас разбудил шум людского улья. Над рекой с жалобным криком кружили чайки. Мы увидели, что к нам приближается группа священников и левитов. Они шествовали солидно, опираясь на трости, и их длинные одежды волочились по мокрому песку. Несколько прислужников расталкивали людей, чтобы священники могли пройти, не вступая в соприкосновение с толпой. Идущий впереди Ионафан бар Ханан, был одет в эфод, что означало, что он прибыл сюда как представитель Храма. Поэтому мы поклонились ему первые, хотя никто из нас его не выносит. Он — сын бывшего первосвященника, шурин Кайафы, глава Синедриона. Отвратительный саддукей, издевающийся над верой в воскресение мертвых! Он так уподобился греку, что с его стороны поистине бесстыдно надевать эфод. Это он понасажал своих людей возле Овечьей купальни и теперь получает доход с каждого вымытого животного.

Он ответил на наш поклон такой любезной улыбкой, будто и не он называл нас «кротами, подкапывающимися под Храм».

— Приветствую вас, достойные учителя! Всевышний да будет с вами.

Мы ждали, что будет дальше. Все так же приветливо улыбаясь, он объяснил нам причину своего пребывания здесь. Оказывается, даже саддукеи не могут больше делать вид, что не замечают толп, тянущихся к Бетаваре. Даже прокуратор прислал гонца узнать, что означает это стечение народа у реки. Кроме того, в Малом Синедрионе этот вопрос обсуждался весь вчерашний день. Кто–то вовремя припомнил старый обычай, повелевающий, чтобы каждый вновь объявившийся пророк разъяснял свои намерения служителям Храма. Поэтому было решено выслать посольство к Иоанну и потребовать, чтобы он сообщил, с чем он пришел. Тот факт, что посольство возглавил сам Ионафан, свидетельствовал о том, насколько серьезно высшие священники отнеслись к этому делу.

— Итак, скоро мы узнаем, кто он такой, — говорил Ионафан. — И одними словами он от нас не отделается. Если он — Илия, — Ионафан злорадно засмеялся, — мы потребуем от него знака: пусть сотворит чудо. Если сумеет, конечно — ухмылялся он, оглаживая бороду. — Мы потребуем от него чуда, а уж тогда…

Саддукеи не верят в чудеса и потому полагают, что это отличная ловушка. Но они правы в том, что стараются приуменьшить значение сына Захария. Римляне подозрительны, и им всюду мерещатся заговоры. Несомненно, когда–нибудь вспыхнет борьба за освобождение, и нельзя допустить, чтобы она снова оказалась напрасной. Но Иоанн, наверняка, не тот человек, который мог бы ее возглавить.

Ионафан предложил, чтобы мы вместе с ними отправились к пророку. «Будет выглядеть солидней, если и вы, учителя, зададите ему вопросы. Если он не сумеет дать на них ответа и запутается, что же… тем скорее померкнет его слава…»

Когда требуется содрать три шкуры с амхаарца, приносящего жертву, саддукеи отлично справляются без нас, но когда необходимо в чем–то убедить народ, они предпочитают выступать в союзе с нами. Они трусы, как и все настоящие предатели. Кто знает, не подозревают ли они нас в сговоре с Иоанном и, чтобы застраховаться от этого, предпочитают атаковать его вместе с нами. Мы коротко посовещались о предложении Ионафана, и, в конце концов, приняли его. Иоанн не наш человек, и у нас нет причин защищать его.

Нас перевезли на восточный берег в двух больших лодках. У самой воды полукругом стояла плотная толпа, из глубины которой доносился голос. Он и вправду не говорит, а кричит. Прислужники принялись расчищать нам проход, и толпа расступилась, с любопытством наблюдая, что же будет. Мы проследовали вперед в окружении слуг. Наконец, я увидел Иоанна. Он стоял на берегу, склонившись над людьми, которые находились в воде. Это сухой и черный исполин. Я, однако, не заметил, чтобы у него был драконовский взгляд, наоборот, из–под взлохмаченных бровей смотрели мечтательные, грустные, серо–голубые, как весеннее небо, глаза. Если бы не старящая его растительность на лице, Иоанн выглядел бы очень молодо. Но все его движения и жесты исполнены лихорадочности: он и вправду не говорит, а кричит; не ходит, а бегает. Едва завидев нас, он бросился нам навстречу. Я даже ощутил мгновенное беспокойство, потому что он двигался, как человек, готовящийся напасть. Его движения и голос казались агрессивными, однако взгляд успокаивал. Он встал перед нами, опираясь на длинный посох. Утренний ветер развевал его волосы, ласкал высокую сильную грудь. Внезапно на его лице отразилось как будто разочарование: можно было подумать, что он ждал кого–то другого. Ионафан выступил вперед и, зачерпнув побольше воздуха, сказал зычным голосом, так чтобы все могли его услышать: